Смертная казнь при Петре I. Восстания стрельцов За что петр 1 казнил стрельцов

Берхгольц, Российская империя, Цитаты и извлечения для рефератов, ЯАвторыКазнь, Пенитенциарная система

Ф. Берхгольц

После обеда я ездил с обоими бригадирами, Негелейном и Тихом, за город посмотреть на трех колесованных в этот день утром, но еще живых, убийц и делателей фальшивой монеты. Зрелище было отвратительное. Они получили только по одному удару колесом по каждой ноге и руке и после того были привязаны к трем укрепленным на шестах колесам. Один из них, старый и очень болезненный, был уже мертв; но оба другие, еще молодые, вовсе не имели на лице смертной бледности, напротив, были очень румяны. Меня уверяли, что люди в таком положении жили иногда от четырех до пяти дней. Эти двое были так веселы, как будто с ними ничего не случилось, преспокойно поглядывали на всех и даже не делали кислой физиономии. […] О невообразимой жестокости Русского народа посланник Штамке рассказывал мне еще одну историю, которой за несколько лет в Петербурге сам был очевидцем. Там сожгли заживо одного человека, который, во время богослужения, толстой палкой вышиб у епископа из рук образ какого-то святого и сказал, что по совести убежден, что почитание икон есть идолопоклонство, которое не следует терпеть. Император, говорят, сам несколько раз ходил к нему, во время содержания его под стражей и после произнесения приговора, и уверял его, что, если он только скажет перед судом, что заблуждался, ему будет дарована жизнь, даже не раз отсрочивал исполнение казни; но человек этот остался при том, что совесть не позволяет ему поступить так. Тогда его поставили на костер, сложенный из разных горючих веществ, и железными цепями привязали к устроенному на нем столбу с поперечной на правой стороне планкой, к которой прикрепили толстой железной проволокой и потом плотно обвили насмоленным холстом руку вместе с палкой, служившей орудием преступления. Сперва зажгли эту правую руку и дали ей одной горетЁ до тех пор, пока огонь не стал захватывать далее, и князь-кесарь, вместе с прочими вельможами, присутствовавшими при казни, не приказали поджечь костер. При таком страшном мучении преступник не испустил ни одного крика и оставался с совершенно спокойным лицом, хотя рука его горела одна минут семь или восемь, пока наконец не зажгли всего возвышения. Он неустрашимо смотрел все это время на пылавшую свою руку и только тогда отвернулся в другую сторону, когда дым уж очень стал есть ему глаза и у него начали гореть волосы. Меня уверяли, что за несколько лет перед тем брат этого человека был сожжен почти таким же образом и за по-добный же поступок.

Дневник камер-юнкера Ф.В. Берхгольца. В 4 ч. М., 1902. Ч. 2. С. 199-200.

Пытки и казни.

©»Загадочные преступления прошлого», 1999 г.

Нет никакого преувеличения в том утверждении, что следственное производство на Руси, несмотря на свою суровость, вплоть до Петра Первого оставалось много гуманнеё европейского. Именно этот монарх — в силу весьма специфических черт своей личности — много способствовал ужесточению процедуры дознания и казни.

Петровская и послепетровская эпоха оставила несколько поразительных примеров расправ над живыми людьми, которые надолго запечатлелись в памяти народной, попали в письма и воспоминания современников, послужив источником разного рода преданий.

Расследование деятельности Царевича Алексея, предпринятое в 1717-18 гг. специально учрежденной «Тайной канцелярией», дало Петру Первому информацию о том, что его первая супруга — Евдокия Федоровна Лопухина (в пострижении инокиня Елена) имела любовную связь с майором Степаном Богдановичем Глебовым.

Связь эта началась около 1714 г. или несколько ранеё, когда Глебов, будучи комиссаром по набору рекрутов, посетил монастырь, где содержалась в заточении опальная царица. Царь чрезвычайно болезненно воспринял это известие; скореё всего, оно задевало его мужское самолюбие. Во всяком случае Глебов, не игравший никакой политической роли в кружке оппозиционеров, подвергся пыткам не в пример болеё мучительным, нежели его болеё влиятельные подельники (епископ Досифей, Александр Кикин, Федор Пустынный и др.

).
Из следственного дела известно, что майора Глебова пытали четыре раза. В первый раз, будучи подвешен на «виске», офицер получил 34 (!

) удара кнутом. Уже одно это следует считать запредельной жесткостью, поскольку даже крепкому мужчине болеё 15 ударов кнутом за одну пытку обычно не наносили. Петр Первый добивался от Глебова признания факта интимной близости со своей прежней супругой. Глебов по преданию, записанному в апреле 1731 г. леди Рондо, «плюнув ему в лицо, сказал, что не стал бы говорить с ним, если б не считал долгом своим оправдать свою повелительницу «.

Возможно, этот плевок и спровоцировал неистовость назначенной Петром Первым пытки.
Следующей пыткой были раскаленные угли, которые прикладывались к открытым ранам Глебова, оставшимся от порки кнутом. Для третьей пытки были использованы раскаленные железные щипцы, которые прикладывались к рукам и ногам допрашиваемого офицера. Несмотря на чудовищные страдания, майор отказывался признать свою вину и утверждал, что оклеветан.

Петр Первый был чрезвычайно раздражен стойкостью офицера; Царь не сомневался, что на самом деле любовная связь имела место (ему об этом сообщил сын — Алексей Петрович — сам бывший под следствием). Чтобы сломить сопротивление Глебова Петр Первый приказал привязать его к доске, утыканной гвоздями. Офицер пролежал без движения на этой доске трое суток, после чего сознался в выдвинутых против него обвинениях. Помимо сознания в любовной связи с царицей Евдокией, Глебов дал разоблачительные показания против епископа Ростовского Досифея, которые фактически предопределили жестокий приговор в отношении последнего.

Манифест от 6 марта 1718 г. подвел итог почти годового расследования и всенародно объявил о предстоящих расправах над сторонниками Царевича Алексея Петровича.

В этом документе прямо говорилось о прелюбодеянии Глебова; сделано это было для того, чтобы осрамить опальную Царицу Евдокию и выставить в дурном свете всех обвиняемых, потворствовавших прелюбодейству.
Казни были проведены 15 марта 1718 г. в г. Москве и растянулись болеё чем на три часа. Самодержавный режиссер, разрабатывая ритуал казни, дал волю садистким фантазиям.

Петр Первый обязал присутствовать при исполнении приговора своего сына Алексея. На глазах последнего его друзья и единомышленники приняли мученическую смерть.

Кикину — секретарю Царевича — было назначено колесование и 4 раза по 100 ударов кнутом, на сто двадцатом ударе он начал агонизировать и палач поспешил отрубить ему голову; камердинеру Афанасьеву было назначено отрубание головы; колесован был епископ Досифей, голову его насадили на кол, а внутренности — сожгли. Поклановскому, после порки кнутом отрезали нос, уши и язык (это было против правил, такого рода «увечные» наказания не комбинировались). Но если колесования и порка кнутом были все же традиционны для «пыточной» практики того времени, то казнь майора Глебова оказалась совершенно исключительной для народных обычаев и потрясла всех, видевших её.

Глебов … был живым посажен на кол.
Казнь свершилась в третьем часу пополудни. К смертнику были прикомандированы архимандрит Спасского монастыря Лопатинский, иеромонах Маркел и священник того же монастыря Анофрий. Они д. б. напутствовать умирающего на пороге в иную жизнь. Из рассказов священников известно, что Глебов во время чудовищной экзекуции ни проронил ни слова; на все призывы к покаянию отвечал, что каяться ему не в чем.

Ночью офицер попросил иеромонаха Маркела принести ему Святые Дары, умирающий хотел причаститься. Неизвестно, выполнил ли эту просьбу иеромонах; боясь гнева самодержавного самодура, он никому этого не сказал.
Смерть Глебова последовала в половине восьмого утра 16 марта 1718 г. Голова его была отрублена, а тело было снято с кола и брошено среди тел других казненных по этому делу.

(Надо сказать. что неуважение к телам казненных было традиционным для петровской эпохи. Своим небрежением к останкам врагов он глубоко ранил чувства многих православных верующих.

Известно, что тела стрельцов, казненных Петром Первым еще в 1698-99 гг., оставались незахороненными вплоть до 1713 г. ; их истлевшие останки висели в петлях на стенах Новодевичьего монастыря, лежали на колесах или были насажены на колья у городских ворот. В 1714 г. Преображенский приказ расследовал донос на некоего Карпа Евтифьевича Сытина из которого следовало, что последний возмущался «головами казненных, воткнутых на колья за Спасскими воротами».

Поскольку казненные стрельцы были, как сказали бы сейчас, политическими преступниками, а не уголовными, то и донос на Сытина принял характер политического. Обер — фискал Алексей Нестеров в 1714 г. расследованию этому хода не дал, что через 8 лет было поставлено в вину ему самому и способствовало его осуждению.)
Впрочем, казнив ненавистного майора, Петр Первый его не забыл.

Через некоторое время Государь Император изволил вернуться к этой истории: видимо, Монарх не чувствовал себя до конца отмщеным. Через три с половиной года — 15 августа 1721 г.

— он повелел Святейшему Синоду предать Степана Глебова вечной анафеме, т. е. церковному проклятию.

Казни стрельцов при Петре I

Во исполнение этого повеления преосвященный Варлаам, епископ Суздальский и Юрьевский, издал 22 ноября 1721 г. т. н. архиерейский указ в котором привел форму провозглашаемой анафемы.

В ней майор Глебов был назван «злолютым закона Божия преступником», «царского величества противником», «лютейшим благочестия преступником и презирателем».

Т. о. за одно и то же преступление один и тот же человек с интервалом в три года был наказан дважды. Причем, второй раз — уже посмертно. Такой вот казус…
Если оценивать расправу над майором Глебовым ретроперспективно, то нельзя не признать её за оформленное законодательно убийство. Никакой объективной угрозы Глебов ни лично Самодержцу, ни власти Его не представлял.

Вся вина офицера сводилась к тому лишь, что этот человек оказался способен питать добрые чувства к опальной Царице, психологически поддерживал её в тяжелейшие моменты жизни и делал это не из корыстных побуждений. Это благородство и духовная чистота майора служили, видимо, немым укором Петру. Думается, что если бы Глебов на допросах заявил, будто был прельщен деньгами и знатностью любовницы, то он имел бы шанс быть помилован. Душу беспутного Монарха согрела бы мысль о том, что перед ним обычный негодяй, под стать ему самому.

Но именно благородство Глебова, его преданность Царице, и вызвали ту беспощадную ярость Монарха, которую иначе, как одержимостью, и назвать-то никак нельзя.

28 июня (18-го по юлианскому календарю) 1698 года взбунтовавшиеся стрельцы потерпели поражение от войск, верных Петру I . Это был далеко не первый их конфликт: Пётр на всю жизнь запомнил события 1682 года, когда стрельцы развязали настоящий террор против Нарышкиных, родственников его матери, и их сторонников.

смертная казнь, палач

Помнил он и то, как заговорщики из стрельцов пытались убить его самого в 1689 году. Их третье выступление оказалось роковым…

Стрелецкое войско появилось в России в сер.

XVI века, в эпоху Ивана IV, и составило элиту войска. Иностранные путешественники, посещавшие Московское царство, нередко называли их «мушкетёрами».

Для этого имелись все основания: стрельцы были вооружены как холодным оружием (бердышами, саблями и шпагами), так и огнестрельным (пищалями, мушкетами), могли быть как пехотинцами, так и всадниками. Со временем стрельцы помимо военной службы стали также заниматься ремеслом и торговлей, были освобождены от посадских податей, а для решения всех вопросов их деятельности создали специальный Стрелецкий приказ.

К концу XVII века стрелецкое войско приобрело значительное влияние в государстве, де-факто превратившись в гвардию, на которую могли опираться придворные группировки и которая оказывала влияние на принятие решений. Это отчётливо стало ясно после бунта 1682 года, когда именно стрельцы настояли на возведении сразу двух царей на престол - Петра I и Ивана V - при регентстве царевны Софьи.

В 1689 году часть стрельцов выступила на стороне Софьи против Петра, но дело закончилось победой последнего и заключением царевны в Новодевичий монастырь. Широких репрессий против стрельцов тогда, однако, не последовало.

В 1697 году царь Пётр I на время покинул Россию, уехав в Великое посольство - большую дипломатическую миссию, в рамках которой он посетил ряд европейских государств и провёл переговоры с наиболее влиятельными монархами эпохи.

В его отсутствие недовольство, зревшее среди стрельцов, из глухого стало перерастать в открытое. Они были недовольны тем, что Пётр отдавал предпочтение полкам «нового строя» во главе с иностранными генералами - Патриком Гордоном и Францем Лефортом.

Жаловались стрельцы на нехватку продовольствия и жалованья, а также длительную разлуку с семьями. В марте 1698 года 175 стрельцов дезертировали из своих полков и отправились в Москву, чтобы подать челобитную с изложением всех своих проблем. В случае отказа они готовы были начать «бить бояр». Иван Троекуров, возглавлявший Стрелецкий приказ, приказал арестовать представителей стрельцов, но их поддержала собравшаяся толпа недовольных.

Начало бунту было положено.

Вскоре к житейским причинам выступления добавились и политические: среди стрельцов и их сторонников быстро распространились слухи, будто бы Петра во время его поездки по Европе подменили или даже убили, а сюда в Москву везут его двойника «из немцев». Восставшие быстро наладили контакты с царевной Софьей, заверяя её в своей поддержке, а она якобы ответила им двумя письмами с призывами расширять восстание и не признавать власть Петра.

Впрочем, в подлинности этих писем у исследователей до сих пор нет уверенности.

Фёдор Ромодановский

Князь Фёдор Ромодановский, которого Пётр на время своего отсутствия фактически поставил во главе государства, отправил против стрельцов Семёновский полк.

С его помощью мятежные стрельцы вынуждены были покинуть Москву. Это, однако, привело к объединению за пределами столицы всех бунтующих полков и смещению их полковников.

В нач. июня восставшие числом около 2200 человек обосновались возле Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Именно здесь они столкнулись с войсками, оставшимися верными Петру I: Преображенским, Семёновским, Лефортовским и Бутырским полками. Всех вместе их было в два раза больше, чем восставших стрельцов.

Позже к ним присоединились другие проправительственные силы во главе с боярином Алексеем Шеиным и генералом Патриком Гордоном, а также артиллерия. При таком соотношении сил исход конфликта был очевиден. 18 июня состоялось короткое сражение, продолжавшееся около часа и завершившееся полным поражением стрельцов.

Погибших на поле битвы было не так много. Гордон писал о 22 убитых стрельцах и порядка 40 раненых. Вскоре боярин Шеин развернул следствие, по результатам которого повесили 56 человек, обвинённых в организации бунта, множество участников бунта били кнутом и отправили в ссылку.

Однако такое наказание вовсе не удовлетворило Петра. Вернувшись из Европы, он развернул против стрельцов полномасштабные репрессии, в рамках которых к казни приговорили более тысячи человек, около 600 были биты кнутом и сосланы. Царь словно хотел раз и навсегда покончить со столь ненавистным ему стрелецким войском и, воспользовавшись бунтом, поквитаться с ним за 1682 год.

Массовые казни развернулись в разных частях Москвы.

Самые масштабные из них проводились в подмосковном селе Преображенское (ныне - в черте столицы). По свидетельствам некоторых очевидцев-иностранцев, Пётр принял личное участие в экзекуции и своими руками отрубил пятерым стрельцам головы, после чего заставил своих приближённых последовать его примеру.

Опыта в таком «ремесле» они, конечно, не имели, поэтому удары наносили неточно, тем самым лишь усиливая мучения обречённых на смерть.

Ещё одним местом казней стрельцов стала Красная площадь, в частности, Лобное место.

Существует укоренившийся стереотип, будто бы оно использовалось исключительно для казней, оттого «Лобным местом» сегодня нередко называют место исполнения смертных приговоров. На самом деле это совсем не так: Лобное место на Красной площади служило трибуной для оглашения царских указов и публичных обращений к народу, также оно фигурировало в некоторых церемониях и обрядах, к примеру, в крестных ходах по праздникам.

Лишь во времена Петра I это место обагрилось кровью. В 1698–1699 годах здесь, как и в Преображенском, прошли многочисленные казни стрельцов. Скорее всего, отсюда и берёт свои истоки дурная «слава» Лобного места.

Стрелецкий бунт 1698 года и расправа над его участниками по-своему отразились в русском искусстве. Самое известное полотно на эту тему - картина Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни», показавшая весь ужас развернувшегося противостояния и трагическую судьбу стрельцов и их семей.

Повешенных стрельцов также можно увидеть на картине Ильи Репина «Царевна Софья»: труп одного из казнённых виден через окошко кельи.

Арсений Тарковский посвятил Стрелецкому бунту стихотворение «Петровские казни», начинающееся такими словами:

Передо мною плаха

На площади встаёт,

Червонная рубаха

Забыться не даёт.

О событиях 1698 года вспомнила и Анна Ахматова в поэме «Реквием».

Она посвящалась репрессиям конца 1930-х годов. Поэт вспоминала, как стояла в тюремных очередях в Ленинграде, её душу разрывал страх за арестованного сына - Льва Гумилёва. В «Реквиеме» есть такие строчки:

Буду я, как стрелецкие жёнки,

Под кремлёвскими башнями выть.

О судьбе стрельцов идёт речь в романе Алексея Толстого «Пётр I» и поставленном по нему фильме «В начале славных дел», снятом Сергеем Герасимовым в 1980 году.

Годы 1689 — 1699

(окончание)

Годы 1698 и 1699

25 августа 1698 г. вернулся Петр в Москву из путешествия. В этот день он не был во дворце, не видел жены; вечер провел в Немецкой слободе, оттуда уехал в свое Преображенское. На следующий день на торжественном приеме боярства в Преображенском он начал резать боярские бороды и окорачивать длинные кафтаны.

Брадобритие и ношение немецкого платья были объявлены обязательными. Не желавшие брить бород скоро стали платить за них ежегодную пошлину, относительно же ношения немецкого платья не существовало никаких послаблений для лиц дворянского и городского сословия, в старом наряде осталось одно крестьянство да духовные лица. Старые русские воззрения не одобряли брадобрития и перемены одежды, в бороде видели внешний знак внутреннего благочестия, безбородого человека считали неблагочестивым и развратным.

Московские патриархи, даже последний – Адриан – запрещали брадобритие; московский же царь Петр делал его обязательным, не стесняясь авторитетом церковных властей. Резкое противоречие меры царя с давними привычками народа и проповедью русской иерархии придало этой мере характер важного и крутого переворота и возбудило народное неудовольствие и глухое противодействие в массе.

Но и более резкие поступки молодого монарха не замедлили явиться глазам народа. Не медля по возвращении из-за границы, Петр возобновил следствие о том бунте стрельцов, который заставил его прервать путешествие.

Бунт этот возник таким образом.

Стрелецкие полки по взятии Азова были посланы туда для гарнизонной службы. Не привыкнув к долгим отлучкам из Москвы, оставив там семьи и промыслы, стрельцы тяготились дальней и долгой службой и ждали возвращения в Москву.

Но из Азова их перевели к польской границе, а в Азов на место ушедших двинули из Москвы всех тех стрельцов, которые еще оставались там. В Москве не осталось ни одного стрелецкого полка, и вот среди стрельцов на польской границе разнесся слух, что их навсегда вывезли из столицы и что стрелецкому войску грозит опасность уничтожения.

Этот слух волнует стрельцов; виновниками такого несчастья они считают бояр и иностранцев, завладевших делами. Они решаются силой противозаконно возвратиться в Москву и на дороге (под Воскресенским монастырем) сталкиваются с регулярными войсками, высланными против них. Дело дошло до битвы, которой стрельцы не выдержали и сдались.

Боярин Шеин произвел розыск о бунте, многих повесил, остальных бросил в тюрьмы.

Стрелецкий бунт 1698, розыск и казни. Учебный видеофильм

Петр остался недоволен розыском Шеина и начал новое следствие.

В Преображенском начались ужасающие пытки стрельцов. От стрельцов добились новых показаний о целях бунта: некоторые признались, что в их деле замешана царевна Софья, что это в ее пользу стрельцы желали произвести переворот. Трудно сказать, насколько это обвинение Софьи было справедливо, а не вымучено пытками, но Петр ему поверил и страшно мстил сестре и карал бунтовщиков.

Софья, по показанию современника, была предана суду народных представителей. Приговора суда мы не знаем, но знаем дальнейшую судьбу царевны.

Она была пострижена в монахини и заключена в том же Новодевичьем монастыре, где жила с 1689 г. Перед самыми ее окнами Петр повесил стрельцов. Всего же в Москве и Преображенском было казнено далеко за тысячу человек. Петр сам рубил головы стрельцам и заставлял то же делать своих приближенных и придворных. Ужасы, пережитые тогда Москвой, трудно рассказать: С. М. Соловьев характеризует осенние дни 1698 г. как время «террора».

Утро стрелецкой казни.

Картина В. Сурикова, 1881

Рядом с казнями стрельцов и уничтожением стрелецкого войска Петр переживал и семейную драму. Еще будучи за границей, Петр уговаривал свою жену постричься добровольно. Она не согласилась. Теперь Петр отправил ее в Суздаль, где она, спустя несколько месяцев, была пострижена в монахини под именем Елены (июнь 1699 г.). Царевич Алексей остался на руках у тетки Натальи Алексеевны.

Ряд ошеломляющих событий 1698 г.

страшно подействовал и на московское общество, и на самого Петра. В обществе слышался ропот на жестокости, на новшества Петра, на иностранцев, сбивших Петра с пути. На голос общественного неудовольствия Петр отвечал репрессиями: он не уступал ни шагу на новом пути, без пощады рвал всякую связь с прошлым, жил сам и других заставлял жить по-новому.

И эта борьба с общественным мнением оставляла в нем глубокие следы: от пытки и серьезного труда переходя к пиру и отдыху, Петр чувствовал себя неспокойно, раздражался, терял самообладание. Если бы он высказывался легче и обнаруживал яснее свой внутренний мир, он рассказал бы, конечно, каких душевных мук стоила ему вторая половина 1698 г., когда он впервые рассчитался со старым порядком и стал проводить свои культурные новшества.

А политические события и внутренняя жизнь государства шли своим чередом.

Обращаясь к управлению государством, Петр в январе 1699 г. проводит довольно крупную общественную реформу: он дает право самоуправления тяглым общинам посредством выборных Бурмистерских палат. Эти палаты (а за ними и все тяглые люди) изъяты из ведения воевод и подчинены московской Бурмистерской палате, также выборной. В конце того же 1699 года Петр изменяет способ летосчисления.

Наши предки вели счет лет от сотворения мира, а начало года – с 1 сентября (по старому счету 1 сент.

Пытки и казни стрельцов при Петре I

1699 г. было 1 сент. 7208 г.). Петр предписал 1 января этого 7208 года отпраздновать как Новый год и этот январь считать первым месяцем 1700 г. от Рожд. Христова. В перемене календаря Петр опирался на пример православных славян и греков, чувствуя, что отмена старого обычая многим не понравится.

Так в виде отдельных мер Петр начинал свои реформы. Одновременно с этим намечал он и новое направление своей внешней политики: Подготовительный к деятельности период кончился.

Петр сформировался и принимался за тяжелое бремя самостоятельного управления, самостоятельной политики. Рождалась великая эпоха нашей исторической жизни.

Уважаемые гости! Если вам понравился наш проект, вы можете поддержать его небольшой суммой денег через расположенную ниже форму. Ваше пожертвование позволит нам перевести сайт на более качественный сервер и привлечь одного-двух сотрудников для более быстрого размещения имеющейся у нас массы исторических, философских и литературных материалов.

Просьба делать переводы через карту, а не Яндекс-деньги.

Появились и новыя уродования: прожжение языка (за богохульство перед смертной казней (Воинск. Арт., гл. I, ар. 3), пробитое рук под виселицей на час ножем или гвоздем (за поранение — перед шпицрутенами (Воинск. Арт., гл. ХVII, ар. 143).

Членовредительныя наказания, обильныя еще в эпоху Петра, к половине ХVIII-го века начали вымирать. Правительству они были не выгодны: изуродованные люди создавали лишнюю тягость и обузу для общества. В начале царствования Елизаветы убийцам вместо смертной казни решили резать правую руку. Но это практиковалось не долго; «такие люди — по словам указа — ни к каким уже работам действительны быть не могут, но токмо тут получать себе будут пропитание», и 29 марта 1753 г. положено было убийц жестоко наказывать кнутом, клеймить и ссылать в вечную каторгу. В проекте Уложения 1754 г. членовредительных наказаний нет, их заменили кнутом. Сохранились только сечение языка и ноздрей.

Государственным преступникам, заговорщикам, бунтовщикам. При Петре так наказали Поклонскаго по делу царевича Алексея: его лишили языка, ушей и носа (Валишевский: „Петр Великий"). При Бироне, по свидетельству саксонскаго посланника Зума, Волынскому перед казней отрезали секретно в тюрьме язык, закрыли ему рот намордником и завязали на голове, чтобы не текла кровь (В. Гольцев: „Нравы русскаго об-ва в XVIII ст.", Юридический Вестник, 1886 г. I). При Елизавете это же наказание определили Лопухиной, Бестужевой и другим (См. ниже).

В то время особенно часто практиковалось; оно обычно соединялось с торговой казней, клеймением и ссылкой на каторгу. Указ Петра 1705 г. гласил: «колодников, всяких чинов людей, которые в Его Государевых делах, и в татьбах и в разбоях и во всяких воровствах, краже, смертоубийстве и бунтовщиков.... смертию не казнить.... чинить им жестокое наказание и пятнать новым пятном, вырезать у носа ноздри и ссылать на каторгу в вечныя работы» (Тимофеев: „Ист. телесных наказаний в русск. праве", стр. 138—139). В 1724 г. правительство, заметив, что у многих каторжан «ноздри вынуты малознатно» предписало их «вынуть до кости» (П. С. 3. VIII, 15 Янв. 1724 г).

Поролись ноздри за притворство больным, с целью уклонится от службы; или, как это было, напр., со школьником Лукьяном Васильевым, — за пьяныя слова про Государя (ему вынули клещами ноздри, дали 30 ударов кнутом и сослали в каторгу на вечныя времена) (Семевский: „Слово и дело при Петре в XVIII веке”). В 1733 г. постановили за неправильное взимание откупов, сборов и подрядов или казнить смертно или вырезать ноздри и сослать на вечныя каторжныя работы в Сибирь (Карновича: „Герцог Бирон". Отечественныя записки 1873 г., кн. 10—11). В том же году за ложное слово и дело священникам, старым и негодным к военной службе указали, вырезывать ноздри и ссылать на вечныя каторжныя работы (Там-же). При Елизавете так наказывали рекрутов, сильно уязвивших себя; их ссылали потом в каторжныя работы (Указ о рекрутах при объявлении войны со Швецией в 1742 г). То-же полагалось за продажу беглых солдат.

В 1754 г. началось ограничение этого наказания, именно запретили вырезывать ноздри у ссыльных женщин; — указ гласил: «ноздрей у них не вынимать и знаков не ставить для того, что колодникам мужеска пола ноздри вырезать и знаки ставить положено в томъ разсуждении, чтобы они из ссылки.... побегов чинить и, непоставлением на них знаков, укрываясь в такия воровства поступать не дерзали, а женска пола из таких отдаленных в Сибири мест и побегов и воровства чинить не может» (П. С. 3. 10. 686 г).

Господство кнута в карательной системе ХVIII-го века продолжалось в прежних размерах. Торговую казнь назначали самым разнообразным преступникам, государственным заговорщикам, взяточникам, ворам, учинившим разбой без смертоубийства, отдающим в рекруты беглых солдат (Ук. о рекрутах 1742 г), понаровщикам, укрывателям (П. С. З. 3514 г., 1718; 3837 г., 1721 г), раскольникам, бежавшим из Сибири (П. С. З.: 4109 г. 1722 г. 1757 г. [В тексте - опечатка - написано «П. С. С.»]). Били кнутом воевод, нарушивших инструкции, данныя при отправлении на должность (П. С. 3.: 3291 ук., 1719 г), нищих, просящих милостыню по местам, по миру в Москве (Доклады Правительствующаго Сената, т. I, № 203); к этому наказанию приговаривали также людей, бьющих скот в неуказанном месте (Тимофеев: стр. 158) и т. д.

В 1712 г. виновным в убийстве начальника Камчатки Атласова — Григория Шибана и Андрея Петровых учинили такое наказание: «клали на плаху», затем сняли, и великий государь пожаловал их: «для их прежних служб смертью казнить не велел, а показнили у них 2 малых пальца у левых рук и на козле они биты кнутом, и в проводку по улицам вожены» (Отписка Камчатскаго приказчика Василия Колосова в июне 1713 г. Пам. Сиб. Ист. I № 123).

К 20 годам ХVIII-го столетия в России коренным образом переменился взгляд на публичную торговую казнь. Исчезло безразличное отношение к этому наказанию: — на него стали смотреть, как на нечто позорное, лишающее чести провинившагося. Сначала позорность подобных экзекуций признавалась только для военных. Об этом ясно говорить указ 1745 г.: «кто кнутом не сечен, годных написать в Астраханский гарнизон, а которые к службе не годны или кнутом сечены возвращать помещикам или записать в подушный оклад, где они жить пожелают» (Тямофеев). Еще раньше, при Анне Иоанновне постановили, что, кто скажет донос по первым двум пунктам в пьяном виде, тех писать в солдаты и бить плетьми, а кто не годен итти в солдаты, тех бить кнутом (П. С. 3. № 5528). Следовательно, это наказание лишало возможности поступить на военную службу. С течением времени такое отношение к торговой казни прочно укрепилосъ. Постепенно и другия телесныя наказания стали считаться позорными.

После отмены смертной казни (1753 г.) наказание кнутом с вырезыванием ноздрей и вечной ссылкой стало самой тяжкой уголовной карой для преступников. Оно налагалось за все преступления, за которыя раньше следовала казнь, при этом оно сопровождалось определенным обрядом: наказываемаго взводили на эшафот клали его голову на плаху, потом били кнутом, накладывали клеймо и только после этого ссылали в вечную каторгу. За менее важные проступки назначали кнут, без обряда смертной казни, с каторжными работами на урочное время.

С начала ХVIII-го в. Петр ввел у нас немецкие шпицрутены — гибкие прутья, длиной около сажени и несколько меньше вершка в диаметре (Такой образец шпицрутенов был прислан из Петербурга в 1831 г. для наказания военных поселян, см. А. А. Серяков: „Моя трудовая жизнь". Рус. Стар. 1876 г. т. 141, ст. 160). Процедура наказания этим орудием была крайне жестокая. Разставляли два длинных ряда солдат и каждому давали в руки шпицрутен. Осужденному обнажали спину до пояса, привязывали его руки к ружью, повернутому к нему штыком, и за это ружье водили его по рядам. Удары сыпались на него справа и слева, бежать от них он не мог: острый штык заставлял его медленно шествовать; — трещал барабан, стонал и просил пощады несчастный.

В законах шпицрутены впервые упоминаются в 1701 г., в Кратком Артикуле. В 1712 г. сенат предписал беглым рекрутам чинить наказание по артикулу шпицрутенами. До 20-х годов они были мало распространены. Но уже Воинский Артикул Петра назначал их за самыя разнообразныя преступления. Так, шпицру-тены полагались: за различныя воинския преступления (В. Ар. гл. II, ар. 37; гл. VI, ар. 59; гл. ХII, ар. 95; гk. ХVII, ар. 133), за чернокнижество, чародейство и идолопоклонство, если при этом виновный никому не причинил никакаго вреда или вступил в обязательство

с сатаной (Воинск. Ар. гл. I, ар. 1.), за поношение Матери Божьей и Святых во второй раз, но по легкомыслию (Воинск. Ар. гл. II, ар. 6), за прелюбодеяние (Воинск. Ар. гл. X, ар. 170) и многое другое.

Истязание шпицрутенами, по силе и жестокости, не уступало кнуту; но оно не лишало преступника его добраго имени, его чести. В то время, как после торговой казни, солдат не мог продолжать свою службу, считаясь на век опозоренным, — наказание шпицрутенами оставляло за ним все права. Вот что говорит об этом указ 1721 г.: «которые офицеры... и рядовые приговорены будут на каторгу в вечную работу съ наказанием, тех бить кнутом, а которые на урочные годы, тех гонять шпицрутеном, а кнутом не бить... для того, что ежели, по прошествии урочных лет, они освободятся, то за таким пороком, что были в катских руках невозможно их в прежнюю употреблять службу». Немного позже, в царствование Елизаветы, в 1751 г. солдатам за корчемство вместо кнута назначали шпицрутены, «дабы они будучи на службе; могли те свои вины заслужить» (П. С. 3. 9912 г. 1751), гласит указ. Еще определеннее говорит постановление 1757 г., в котором генеральным учреждением о рекрутских наборах приказано приказчиков и старост за отдачу в рекруты чужого крестьянина «гонять жестоко шпицрутенами и определять в С.-Петербургский гарнизон в солдаты вечно, негодных бив кнутом и вырезав ноздри ссылать в Охотск» (П. С. 3. 10786 г. 1757, 1, 6, 8).

Менее болезненным, чем шпицрутены, считалось наказание кошками и линьками, введенными Петром Великим для флота.

Кошки — четырехвостныя плети с узелками на концах. Впервые в законах оне встречаются в 1720 г., в Морскомъ Уставе (В этом памятнике кошки назначались за многия преступления вместо шпицрутенов. М. Пыляев и В. Короленко считают, что кошки — кнуты с железными лапами. (М. Пыляев: Застенок, пытки и палачи". Труд 1890. I, В. Короленко: „Русская пытка", Русское богатство 1912, I). Это определение совершенно неверно.). Скоро это наказание у нас очень распространилось; кошками стали бить не только в одном флоте: — так, с 1724 г. ими наказывали извозчиков, когда они ездили на невзнузданных лошадях, с 1725 г. нечестных продавцов хлеба и скупщиков, мешавших приобретать товары для домовых нужд (П. С.-З. 4634 г. 1725); с 1789 г. — торговцев овощами и фруктами на улице, так как эта привилегия давалась исключительно женщинам и детям (II. С. 3. 7825 г. 1739).

Стали наказывать кошками, при Анне Иоанновне, и проституток. Во времена Московской Руси и при Петре проституцию преследовали у нас батогами и кнутом. Со времен-же Анны Иоанновны закон несколько мягче стал относиться к падшим женщинам. Один из указов ея царствования гласил в отношении проституток следующее: «сенату известно учинилось, что во многих вольных домах чинятся многие непорядки, а особливо многие вольнодумцы содержат непотребных женок и девок, что весьма противно христианскому благочестивому закону, того ради смотреть ежели где такия непотребныя женки и девки окажутся, тех высечь кошками и из тех домов их выбить вон» (С. О. Шашков: „История русской женщины" стр. 871).

Кошками били еще укрывателей беглых и всевозможных преступников в Тайной Канцелярии и полиции. По Елизаветинскому указу 1754 г. предписано ими бить и за нарушение постановлений о чистоте в адмиралтействе. Кошками наказали в 1754 г. крепостныхъ майора Евреинова, которые помогали своему барину выкрасть девку для блуда (Тимофеев: „История телесных наказаний в русском праве", стр. 202).

Линьки представляли собой простые куски каната с узлами. Это наказание не вышло за пределы флота; оно применялось, почти всецело, к матросам за диспиплинарныя провинности.

Кроме этих орудий, в начале; XVIII ст. по прежнему наказывали батогами. Но уж к этой эпохе они стали понемногу вымирать и вытесняться плетьми (Петр В. отменил правеж. Вновь на короткое время его возставовил Бирон и, наконец, совершенно уничтожила его Елизавета). Во времена Петра В. батогами били за нарушение прсдписаний полиции. В инструкции Обер-Полицеймейстеру Грекову от 9 Июля 1722 г. ими предписали наказывать «знатных домов управителей за топку печей летом в неуказанное время» (Дозволялось топить всего два раза в неделю), если они нарушали этот указ в четвертый раз, «всякаго звания людей, кто будет сор и всякий помет на реку возить и метать», и ослушников, продающих харчи без соблюдения чистоты, не в указанном, платье (П. С. 3. VI, № 4047). Били батогами недорослей за неявку на смотр (Док. и пр. Сената III, 2, № 1010), рекрутов за бегство (Там-же II, I, № 163), и государственных преступников. Помещика Харламова, напр., били батогами за его дерзкия слова: «в Санк-Петербурге и Государь врет» (Семевский: „Слово и дело при Петре в ХVIII веке"). По указу 1782 г., «для многолетняго Ея Императорскаго Величества здравия, учинить наказание не по уложению, а просто бить батогами» помещика Бобнева за двойную продажу имения. Такую милость Бобневу оказали по причине его старости (П. С. 3. № 6073). Били батогами вместо кнута и надсмотрщиков крепостных дел (П. С. 3. № 5594).

Иногда это наказание употреблялось вместо штрафа. Так, в 1738 г. приказано было продавать сало, медь, масло, смолу и другие товары в тонких бочках и кадках. Если кто не исполнял этого правила, с того брали штрафъ — 1 рубль, а кому нечем было платить, наказывали на торговых местах нещадно батожьемъ (П С. 3. № 6298).

При Елизавете, в проекте Уложения 1754 г. батоги определили за кровосмешение в дальней степени родства, а также за прелюбодеяние и за блудодеяние, учиненное подлыми людьми (Проекты 1754 г. 48, 4250).

Плети в ХVII-м веке служили для расправы лишь в семейном быту и среди духовенства. Впервые въ государственных законах мы их находим с 1696 г.: в Преображенском князь Горчаков вместо кнута бит плетью (Желябужский: Записки, стр. 47). С этих пор постановление «бить плетьми» часто попадается. Понемногу оне заменили батоги и отчасти кнут.

Плетьми наказывали за преступления «Государева слова и дела», за лихоимство, за укрывательство беглых (П. С. 3. 8926. г. 1744) и другия. За непомерное возвышение торговых припасов приказано: «сечь в лесных и прочих рядах при собрании старейших людей плетьми нещадно» (П. С. 3. 10023 г. 1762). В 1708 г. били плетьми нещадно рыбака, виновнаго в волшебстве (Есипов: „Колдовство в древней России". Древн. и Нов. Россия 1878 г. т. 3-й). В 1780 г. Семен Сорокин в донесении сенату сделал описку; вместо слов: «блаженныя и вечно достойныя памяти Петр Первый» написал «Перт Первый». Хотя он объяснил, что написал так по недосмотру, сенат, тем не менее, постановил избить его плетьми (А. Безродный. Р. Старина 1896 г.). Один солдат как-то разсказывал другому, что он был на карауле во дворце накануне восшествия на престол Елизаветы Петровны. И вот она вышла на крыльцо и пела песню «ох житье мое, житье бедное». На эти слова товарища другой солдат возразил: «что вы смотрите? баба, бабье и поет». Подслушали, донесли и высекли солдат нещадно плетьми (Есипов: „Государево слово и дело". Древняя и Новая Россия 1880 г). В проекте Уложения 1754 г. плети назначались за важнейшия провинности, как-то: за ложное слово и дело, за убийство, за неискусное писание царских портретов и др.

Появились в законах и розги. По Воинскому и Морскому Уставу это наказание назначали только младенцам до 15-ти лет «дабы заранее от всего отучить».

К сравнительно легким телесным наказаниям принадлежали в начале ХVIII-го в. введенные Петром хождение по кольям или сажание на коня и ношение, перед строем мушкетов, пик, карабинов и седел. В Воинских Процессах они причислены к обыкновенным телесным наказаниям и упоминаются на ряду с заключением, питанием хлебом, и водой, батогами и т. д. Хождение по кольям служило наказанием преимущественно для штрафных солдат; в Петропавловской крепости с этой целью была поставлена деревянная лошадь с острою спиной, причем рядом были воткнуты спицы и помещался столб с цепью; — преступников приковывали к цепи и ставили на спицы или сажали на спину лошади (См. отдел „История пытки").

Этим еще не исчерпываются телесныя наказания по Петровским законам. Часто назначали просто «наказать на теле», «учинить жестокое наказание». Под этими терминами подразумевались тот-же кнут, шпицрутены или другия орудия, выбираемыя по усмотрению исполнителя правосудия.

Не ограничиваясь одними физическими страдашями, законодатели, начиная съ ХУШ-го столетия стремились еще нравственно опозорить преступников. По постановлениям Петра, если кто кого ударить по щеке, должен был подвергнуться перед всей ротой заоплеушением палачомъ, т.е. ударом профоса по щеке (В. Арт. гл. XVII ст. 145). За ложную божбу в сердцах, из ревности служебной (В. Арт. гл. II ст. 7), за ложную божбу с умыслом или в пьяном виде (В. Арт. гл. II ст. 8), рядовому за неявку в первый и второй раз на богослужение (В. Арт. гл. II ст. 10) полагалось перед полком носить пики, карабины и мушкеты. Непотребных женщин, пойманных в полку, палач раздевал и выгонял нагими на улицу. «Никакия блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оныя найдутся, имеют оныя без разсмотрения особ чрез профоса раздеты и явно выгнаны быть» (Воинск. Ар. XX ст. 175). Будь это простая мещанка или какая-нибудь случайно согрешившая важная дама, — для законодателя было безразлично,—онъ всехъ обрекалъ одинаковому позору.

Тела самоубийц полагалось выдавать палачу, который протаскивал их за ноги в безчестное место для погребения (Учебник уголовнаго права Бернера, перевод Неклюдова).

С этого-же времени большую популярность в нашей карательной системе получило клеймение преступников. Со времени Петра Великаго обычно клеймили всех подвергавшихся торговой казни и ссылавшихся на каторгу. С 1703 г. так наказывали воров и разбойников, не совершивших убийств. Небывало-строгий закон, назначавший за порубку леса смертную казнь, был отменен в 1720 г., и вместо нея за это преступление установили пятнать и ссылать на век в каторжныя работы (П. С. 3. № 3509 г. 1720). В 1746 г. указ назначал клеймить всех воров, разбойников и других уголовных преступников, чтобы они «от прочих добрых людей были отличны, и когда... учинят утечку... таковых к поимке чрез то клеймение удобный способ быть может» (П. С. 3. № 9293 г. 1746). При отмене смертной казни в 1758 г. самых тяжких преступников стали бить кнутом, ссылать на век в Сибирь и пятнать (П. С. 3. № 10086 г. 1753).

Изменилась и форма клейма при Петре. Некоторое время в конце XVII-го и начале ХVIII-го стол. «орлили» преступников, т. е. накладывали знак орла. Корб разсказывает, что запорожские казаки имели на щеках выжженнаго орла. Но эта печать не удержалась. Мы видим, что в 1705 г. опять стали ставить букву «В». С 1746 г. вытесняли четыре буквы В. О. Р. Ъ, а с 1754 г. накладывали на лбу «В», на щеках «О» и «Р».

В начале ХVIII-го в. больше не клеймили раскаленным железом. К пластинкам приделывали стальныя иглы; при наложении знаков палач ударял по пластинке, иглы вонзались в тело преступника, и, чтобы ранка осталась на всю жизнь, ее натирали порохом.

В Петровския времена в Петербурге обычным местом казней и расправ с осужденными были Троицкая или Сенатская площадь. При Бироне наказывали на Петербургской стороне, на площади у Сытнаго рынка. Истязали, впрочем, в разных местах, напр., в Петербурге экзекуции иногда совершались на площади Двенадцати коллегий (Теперь Университет) и у Знаменья.

Как мы видели, телесныя наказания в русском праве к началу ХVIII-го века необычайно умножились. Их назначали теперь не только за важныя преступления, но и за все проступки вообще, не жалея ни живого, ни мертваго. Даже в тех случаях, когда назначалась преступнику смертная казнь, эта последняя не исключала какого-либо предварительнаго или последующаго телеснаго истязания или надругательства; напр. за богохульство полагалось сначала прожечь язык, за покушение на самоубийство или убийство на дуэли тела казненных волочили за ноги в безчестное место и пр.

Наконец количество телесных наказаний по русским законам увеличивалось еще фактически самоличной расправой властьимущих с теми, кого они признавали виновными. Высшие сановники, как и державные владыки, не гнушались иногда прибегать к такому усугублению и без того строгих порядков. У князя Меньшикова, напр., служил на побегушках Девьер (Впоследствии занимавший должность Петербургскаго генерал-полицеймейстера). Встав на ноги и достигнув чина поручика, он вздумал домогаться у князя руки его сестры. Но тот, вместо ответа, велел высечь зазнавагося жениха. (Письма, выписки из писем С.-Петербургскаго генерал-полицеймейстера Девьера к кн. Меньшикову. Рус. Архив 1865 г).

Петр Великий.

Подобныя расправы совершались на каждом шагу в то время. Известна коллекция дубинок Петра Великаго, которыми он часто наказывал даже самих сановников.

Не раз испытал на себе и князь Меньшиков тяжелую руку монарха. Однажды за то, что Меньшиков посмел танцевать в сабле, Петр, так сильно ударил своего любимца, что у него брызнула кровь (Корб стр. 102). В другой раз он его бил по лицу, пока тот не упал замертво (Корб стр. 173); Лефорта за несвоевременный совет царь оттолкнул от себя кулаком (Корб, стр. 105); его-же Петр бросил на пол и топтал ногами (Корб, стр. 92). Он дал пощечину одному боярину, который посмел лишь посоветовать в отсутствии Петра оставить управлять в Москве Шереметева (Корб, стр. 151). Случалось, что в гневе царь забивал на смерть непокорных. Поплатился, напр., жизнью придворный служитель, не успевший снять перед монархом шляпы: — его хватила по голове знаменитая дубинка (Н. А. Попов: „Татищев и его время" стр. 541).

Та же участь постигла одного солдата за кражу куска меди в горевшей церкви (Собр. Ист. О-ва, стр. 339).

Монарху повидимому доставляло иногда особое удовольствие самому разделываться со своими врагами! Так, если верить Корбу, он собственноручно казнил 80 стрельцов, заставив боярина Плетнева держать при этом преступников за волосы (Корб, стр. 143). Хладнокровно разделался великий преобразователь и со своим сыном, сам присутствуя и допрашивая его во время пыток в Трубецком бастионе (О деле Царевича Алексея см. подробно статью „Ист. пытки").

Ни жалости, ни сострадания не знал этот суровый человек! — Женщин при нем секли наравне с мужчинами. Приревновав свою любовницу, дочь сенатора, юстиц коллегии президента, графа Андрея Артамонова Матвеева, Петр прибил ее на чердаке в Екатерингофе и, против воли родителей, выдал замуж за Румянцева („Статс-дамы и фрейлины русскаго двора в ХVIII ст.". Р. Стар. 1840, II). Жестоко высекли публично кнутом и одну знатную даму из фамилии Троекуровых, замешанную в заговоре царевича Алексея (Устрялов: „История Петра Великаго", т. 6-й). По этому же делу дочь стараго князя Прозоровскаго, супругу князя Голицына, разложили па пыточном, дворе в Преображенском, обнажили ей спину, окружили сотней солдат и очень больно избили батогами (Там-же). Без всякаго суда, по одному приказу Монарха, не мало знатных красавиц подверглось тяжелому позору и сечению. Императрица сильно благоволила, к некоему Монсу; подозревали даже между ними черезчур близкия отношения. Монса арестовали и отрубили ему голову. Сестру-же Монса, генеральшу Балк, заподозренную в помощи брату, привели на Сенатскую площадь, в Петербурге, обнажили и ударили 4 раза кнутом (Дневник камер-юнкера Берхгольца).

Не поцеремонился Петр и с самой красивой и привлекательной женщиной при дворе — фрейлиной Марией Гамильтон. Несомненно, Петр наделял ее милостями; весьма вероятно, что между ними существовала и связь; но... Гамильтон сошлась с императорским деньщиком Орловым.

Нужно заметить, что в то время деньщики при дворе были очень влиятельные люди. Их набирали из незнатных, но красивых и видных дворян. Они исправляли самыя различный обязанности: должны были служить при столе Государя, иногда исполняли важныя поручения, производили следствие, исполняли роль палачей, секли палками сенаторов и знатных вельмож, а также разведывали о действиях генерал-губернаторов и военных начальников. Однако и сами они не избегали тяжелой дубинки монарха, как это видно, напр, из случая с однажды провинившимся в чем то кумом и деньщиком Петра 1-го Афанасием Даниловичем Татищевым, котораго было приказано нещадно отодрать батожьем перед окнами дворца. Все было готово для экзекуции, но Татищев вздумал избавиться от порки и, когда из дворца выбежал на двор кабинетский секретарь Замятин, деныцик схватил его и закричал: «куда ты засунулся, Государь тебя уже несколько раз спрашивал и крайне гневается; я ищу тебя, ступай скорей». Замятина привели. Случилось так, что Петр был очень занят; он едва выглянул в окно и закричал «раздевать». Служители стояли в недоумении; но не посмели ослушаться и принялись сечь секретаря. Государь торопился. Он вскоре закричал «полно», не разглядев ошибки. Татищев, зная, что рано пли поздно вес откроется, обратился к Екатерине, прося защиты. «Ведь Государь узнает, он разсечет тебя», сказала та в ужасе, но все-таки обещала свое ходатайство. И действительно, в удобную минуту уладила дело.

И так, деньщики при дворе в то время имели большую власть, и для знатной дамы было не унизительно сойтись с таким человеком, тем более, если он был молод, красив и был страстным любовником. У Гамильтон родился от Орлова ребенок. Она его умертвила и при помощи служанки скрыла следы преступления. Но при дворе стали ходить разные слухи. Орлов много раз допрашивал свою любовницу. Она всякий раз отнекивалась, приписывая нездоровье менструациям. Совершенно неожиданно все дело выплыло наружу.

У Царя пропала важная бумага; он заподозрил Орлова, призвал его к себе и стал допрашивать. Скоро выяснилась его совершенная невинность, но зато открылась сто связь с фрейлиной Гамильтон. Пошли разспросы и пытки. По подозрению в убийстве младенца и краже у императрицы драгоценностей Марию арестовали и пытали два раза. Сам царь допрашивал свою бывшую любовницу. По существовавшим законам, ее следовало обезглавить. Казнь была назначена на Троицкой площади. Гамильтон, ожидая помилованья, нарядилась в белое шелковое платье с черными лентами. Когда явился Император, она бросилась умолять его о пощаде; но тот шепнул что то палачу, отвернулся, и голова преступницы скатилась на землю. Петр поднял ее, поцеловал, перекрестился и уехал. Голова эта положена была в спирт и долго сохранялась в академии наук („Фрейлина Мария Гамильтон", М. Семевсюй, Современник 1860 г. 9). Так расправлялся монарх с бывшими любовницами.

Порой, ряди оригинальности или для забавы, великий преобразователь придумывал удивительно странныя наказания. Он выдал насильно замуж одну девушку за своего деньщика. Та все уклонялась от ласк нелюбимаго мужа под предлогом, что у нея болят зубы. Петр узнал об этом. «У тебя болит зуб?» обратился он к женщине, — «давай я его вылечу», и вытащил ей совершенно здоровый зуб (Либрович: „Петр Великий и женщины").

В дни великих празднеств все обязаны были напиваться, ослушников тащили в сенат и насильно поили почти до потери сознания (Бсрхгольц: I. стр. 212—213).

Вообще Петр не переносил никакого противоречия ни в чем. Он любил насиловать волю своих приближенных и не стеснялся доставлять им разнообразныя физическия и нравственныя муки. Так, после жестокой расправы над Гагариным, он пригласил на празднество всех его родственников, и те обязаны были придти под страхом суроваго наказания (Берхгольц: I, стр. 144).

Монарха бесило, когда его приближенные смели выражать свои вкусы и желания. И вот, сановнику, который не терпел уксуса, он приказал однажды влить в рот целый флакон этой жидкости (Валишевский: „Петр Великий"). Старый Головин ни за что не хотел рядиться в шуты и мазаться сажей; его раздали до нага, преобразили в демона и поставили на невский лед (Семевский: „Слово и дело при Петр в XVIII веке” стр 199 прим. первое). Другие, питавшие отвращение и страх перед покойниками, должны были ходить в анатомический театр и разрывать зубами мускулы трупов (Пекарский: „Наука и Литература", стр. 9, 10).

Несмотря, однако, на жестокия издевательства над людьми, Петра I-го вряд ли можно назвать садистом, подобным Иоанну Грозному. Правда, расправы Великаго Преобразователя ужасны, его забавы подчас отвратительны и циничны, но таков был век, таковы были нравы. «Петр усвоил себе манеру одеваться, питаться, развлекаться как он считал наиболее подходящим ему, которая уже тем самым, что была подходяща ему, должна была быть подходяща всем. Это был его способ толкования, его самодержавная власть и его роль реформатора. Уксус для него часть государственных законов, и тот, кто... отказывался от этой приправы, или как другие от сыра, устриц, прованскаго масла, того Петр никогда не опускал случая напичкать этим» (Валишевский: „Петр Великий", стр. 78—79).

Правда, он не церемонился с женщинами, собственноручно истязал своих бывших любовниц, приказывал их сечь плетьми, батогами, кошками. Но едва-ли Петр наслаждался при этом. Пожалуй он мстил красавицам за измену, утолял свою ревность, или просто карал и исправлял на свой лад. Император был слишком грубой и здоровой натурой, он слишком был погружен в свои дела, чтобы предаваться утонченным эмоциям садистов.

Ужасен поступок его с царевичем. Но и тут безпощадный реформатор действовал просто, убежденно затушив в себе все отцовския чувства, как лишнюю сантиментальность. Он всюду только мстил своим врагам и искоренял смуту, быт может поневоле являя современникам лик кровожадной свирепости. Это была своего рода политика: чтобы другим неповадно было...

Казнь стрельцов

Пётр Первый приказал, чтобы стрельцов судили, как воров и убийц, и чтобы они были наказаны как таковые. Так и было сделано. Их вывели из различных тюрем, куда их посадили по прибытии в Москву, собрали в количестве 7 тысяч человек в одном месте, окруженном частоколом, и прочитали приговор. Две тысячи из них были приговорены к повешению, а другие 5 тысяч к отсечению головы. Это было выполнено в один день следующим образом.

Их выводили по 10 человек из огороженного места, о котором только что говорилось, на площадь, где были установлены виселицы, чтобы повесить там 2 тысячи человек. Они были связаны по 10 человек в присутствии царя, который их считал, и в присутствии всех придворных, которым он приказал быть свидетелями этой казни. Царь хотел, чтобы во время казни солдаты его гвардии показали, как они несут свою службу.

После казни этих 2 тысяч стрельцов приступили к расправе с теми 5-ю тысячами, которым следовало отрубить головы. Их выводили так же по 10 человек из огороженного места и приводили на площадь. Здесь между виселицами положили большое количество брусьев, которые служили плахой для 5 тысяч осужденных. По мере того как они прибывали, их заставляли ложиться в ряд во всю длину и класть шею на плаху, сразу по 50 человек. Затем отрубали головы сразу всему ряду.

Царь не удовлетворился лишь услугами солдат своей гвардии для выполнения этой экзекуции. Взяв топор, он начал собственной рукой рубить головы. Он зарубил около 100 этих несчастных, после чего роздал топоры всем своим вельможам и офицерам своей свиты и приказал последовать его примеру.

Никто из этих вельмож, а среди них были такие, как известный адмирал Апраксин, великий канцлер, князь Меншиков, Долгорукий и другие, не осмелился ослушаться, слишком хорошо зная характер царя и понимая, что малейшее непослушание поставит под угрозу их собственную жизнь и что они сами могут оказаться на месте мятежников.

Головы всех казненных были перевезены на двухколесных телегах в город, насажены на железные колья, вделанные в бойницы кремлевских стен, где они оставались выставленными, пока был жив царь.

Что касается главарей стрельцов, то они были повешены на городских стенах напротив и на высоте окна с решеткой, за которым сидела в тюрьме царевна Софья. И это зрелище она всегда имела перед своими глазами в течение тех пяти или шести лет, на которые она пережила этих несчастных.

Известные случаи, когда Царь зимой наблюдал казни солдат посаженных на кол и не уезжал по 15 часов, при этом Пётр Первый требовал как можно дольше продлить казнь, чтобы посаженные на кол не замёрз и не умер быстрее, Царь снимал свою шубу, шапку, сапоги и укрывал солдата седящего на коле, а сам наблюдал за мукой с тёплой кареты.

Голова для любимой жены

Свидетельства гласят, что Петр I незадолго до кончины заподозрил в неверности свою жену Екатерину, в которой до этого души не чаял и которой намеревался в случае своей смерти передать престол. Когда Петр собрал достаточные, на его взгляд, улики о неверности жены, он приказал казнить Монса. А чтобы не выставлять себя "рогатым" супругом перед иностранными дворами и собственными подданными, "пришил" Монсу экономические преступления, которые при желании нетрудно было отыскать почти у каждого чиновника тех времен (да и не только тех). Говорят, перед казнью Монс не мог оторвать взгляда от шеста, на котором через несколько минут должна была красоваться его голова. Екатерина изо всех сил делала вид, что равнодушна к судьбе Монса. Когда он шел на плаху, она с дочерьми разучивала новые танцы. После казни Петр посадил царицу в сани и повез ее к голове любовника. Екатерина выдержала испытание — она спокойно улыбалась. Потом заспиртованную в стеклянном сосуде голову Монса поставили в ее покоях.

Взаимоотношение с детьми

А вот пример отношения Петра к своим дочкам от Екатерины — Анне и Елисавете. Очевидцы указывают, что Петр был сильно взбешен показаниями Монса, и из-за этого приступы его гнева стали опасны для всех, попадавшихся ему на пути. В таком состоянии он едва не убил собственных дочерей. Лицо царя то и дело сводила судорога, порой он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и в стену, стучал ногами и размахивал руками. Уходя, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась.

Понятно, что и первый сын царской семейки Алексей Петрович, выросший среди таких страстей, воспылать особой любовью к своему суровому отцу не мог, не мог простить ему заточения матери в монастырь, за что и поплатился жизнью.

Существовала версия, что Вейде присоветовал Петру отравить 27 летнего царевича. Петр согласился, и Вейде заказал аптекарю очень сильный яд. Но тот отказался вручать отраву генералу, а согласился передать ее только самому царю. Вейде привел аптекаря к Петру, и они вместе отнесли яд Алексею, но царевич наотрез отказался принимать снадобье. Тогда они повалили Алексея на пол, оторвали половицу, чтобы кровь могла стекать в подпол, и топором обезглавили его, упавшего в обморок, истощенного мучениями и страхом.

И все же трагедия на этом не окончилась: на авансцене истории появился еще один персонаж - Анна Ивановна Крамер, которой Петр доверял не меньше, чем генералу Вейде.

Анна была в особом «кредите» у Петра. Он доверял ей то, чего не мог доверить никому другому. Именно Анна Крамер приехала вместе с Петром и Вейде в Петропавловскую крепость, где одела тело царевича в приличествующий случаю камзол, штаны и башмаки и затем ловко пришила к туловищу его отрубленную голову, искусно замаскировав страшную линию большим галстуком.

Желая показать, что смерть Алексея для него ровно ничего не значит, Петр на следующий же день после казни сына пышно отпраздновал девятую годовщину победы под Полтавой.

Отношения Петра к любимой женщине

Добавим к этому незавидную судьбу любовницы Петра — Марии Гамильтон, казненной в 1719 году. Петр сам заботливо проводил разнаряженную красавицу к плахе, и она до последней минуты надеялась на помилование, вспоминая слова любовника, что рука палача не коснется ее. Рука не коснулась… коснулся топор. Петр поднял голову любовницы и начал читать присутствующим лекцию по анатомии, показывая кровеносные сосуды и позвонки. Он не упускал ни единой возможности для просвещения своего "темного" народа. Потом перекрестился, поцеловал побледневшие губы и бросил голову в грязь… Заспиртованная голова Марии Гамильтон еще долго хранилась в Кунсткамере вместе с головой незадачливого Монса. Захоронить головы велела Екатерина II.

Пётр Первый не брезговал даже родной племянницей

Племянница Царя, Екатерина Ивановна была маленького роста, очень пухленькая, с необыкновенно черными глазами и волосами цвета воронова крыла. Она отличалась чрезмерной болтливостью, громким и частым смехом и великим легкомыслием. К тому же с юных лет знали ее как особу ветреную, склонную к любовным утехам с кем попало: лишь бы был ее герой хорош собой и силен, как мужчина. Ей было все равно: князь ли перед ней, паж или слуга.

Камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Бергольц, уроженец Голштинии, называл ее «женщиной чрезвычайно веселой, которая говорит все, что взбредет ей в голову».

Когда Екатерине Ивановне исполнилось 24 года, ее дядя - царь Петр - решил выдать ее замуж за Мекленбург-Шверинского герцога Карла-Леопольда.

Молодых обвенчал православный архиерей - духовник Екатерины Ивановны, приплывший с нею в Данциг, и оттуда все, кто был при венчании, пошли во дворец герцога, тоже оказавшийся совсем неподалеку.

Свадебное пиршество было довольно скромным и малолюдным.

Сохранилось свидетельство обер-маршала герцога Эйхгольца, что Карл-Леопольд среди ночи ушел из спальни, почувствовав, что не может выполнить своего супружеского долга.

Едва завидев свою миловидную молодую племянницу, Петр бросился к ней и, не обращая внимания ни на герцога Карла, ни на сопровождавших его особ, обхватил Екатерину Ивановну за талию и увлек в спальню. «Там, - пишет осведомленный двумя очевидцами этого происшествия барон Пельниц, - положив ее на диван, не запирая дверей, поступил с нею так, как будто ничто не препятствовало его страсти». Едва ли подобное могло случиться, если бы дядя и племянница не были до того в любовной кровосмесительной связи…

Царев гнев

«Не было ни дня, когда бы он не выпил вина», - утверждал барон Пёльниц. Любое счастливое событие - именины, празднование победы, спуск на воду корабля - служило предлогом для непрекращающегося застолья. Многие из его пиров продолжались по несколько дней и ночей. А так как он хорошо переносил алкоголь, царь требовал такой же способности от своих гостей. Когда кому-то оказывалась честь сидеть за одним столом с государем, приходилось так же часто опустошать бокал, как и он. Дипломаты приходили в ужас от этой необходимости, и не только они. Большая часть приглашенных с недоумением смотрела на группу из шести гренадеров, которые на носилках вносили в зал огромное ведро, до краев наполненное водкой. От этого напитка по всему залу распространялся сильный запах. Каждый должен был выпить столько этой жидкости, сколько укажет царь. Те же, кто хотел уклониться, наказывались штрафной дозой. Если же гости протестовали, доказывая, что уже приняли свою порцию, их заставляли дыхнуть, чтобы удостовериться, что в их дыхании чувствуется алкоголь. Не делали исключения из этого правила даже для женщин. Дочь вице-канцлера Шафирова, крещеного еврея, отказалась один раз выпить большую кружку водки. Тогда Петр закричал на нее: «Проклятое еврейское отродье, я научу тебя слушаться!» И перед всеми отвесил ей две громкие пощечины. Часовые не позволяли участникам собрания покинуть зал, пока царь не закроет банкет. Но он знал свою «меру» и никогда не принимал важных решений в состоянии опьянения.

Привыкнув с молодых лет к полной свободе действий, Петр не допускал никаких обстоятельств, ограничивающих его волю. Его самые экстравагантные капризы казались ему совершенно обоснованными, если он загорался какой-либо идеей. И если он чего-то хотел, никто не мог его переубедить. Чтобы развеселить гостей, он заставлял восьмидесятилетних людей танцевать, пока те не падали с ног, подражая молодым, а молодые люди должны были танцевать, подобно старикам, волоча ноги по полу. Екатерина вступилась за супругу маршала Олсуфьева, которая ждала ребенка, чтобы царь разрешил ей не присутствовать на очередной попойке. Петр возмутился подобной просьбе, потребовал присутствия несчастной на банкете и не испытал никаких угрызений совести, узнав, что вследствие этого у нее родился мертвый ребенок. Министр Федор Головин отказался во время одного из обедов от салата, потому что не переносил уксуса. Разъяренный царь схватил опешившего гостя и стал лить ему в рот уксус до тех пор, пока у того не пошла кровь изо рта. Другой Головин, старший представитель знатной семьи, должен был по приказу царя участвовать в маскараде, вырядившись в костюм дьявола. Когда он отказался от этой затеи, ссылаясь на свой возраст и положение, Петр заставил его раздеться, напялить шапку с рогами и сесть голым на льду Невы. В таком положении на сильном ветру он пробыл час. Вернувшись к себе, он слег с высокой температурой и умер. А Петр вовсе не видел за собой никакой вины.

В 1721 году во время свадебного пира, когда князь Трубецкой, человек в возрасте, женился на молоденькой двадцатилетней девушке, к столу подали желе из фруктов, излюбленное лакомство молодожена. Тут же Петр силой открыл ему рот и стал заталкивать это кушанье, проталкивая куски своими пальцами все дальше в горло. В это же время по приказу императрицы другие приглашенные щекотали брата девушки, который корчился и кричал, если верить словам Бергхольца, «как теленок на скотобойне».

В Копенгагене Петр увидел мумию, которая ему понравилась, и захотел ее забрать. Но так как это был единственный в своем роде экземпляр, король Дании ответил вежливым отказом на просьбы своего высокого гостя. Царь вернулся в музей, вырвал мумии нос и, повредив ее, сказал изумленному хранителю: «Теперь вы можете ее охранять».

Утром 11 июля 1705 года, посетив монастырь в Полоцке, Петр остановился перед статуей прославленного мученика ордена, блаженного Иосафата, который был изображен с топором, вонзенным ему в голову. Царь, еще окончательно не протрезвев, спросил: «Кто замучил этого святого?» - «Схизматики», - ответил настоятель, пастор Козиковский. Этого слова, которым католик назвал православных, было достаточно, чтобы вывести царя из себя. Он проткнул шпагой пастора Козиковского и убил его; офицеры из его свиты набросились на остальных монахов. Трое также были заколоты насмерть, а два других, смертельно раненных, умерли через несколько дней; монастырь был отдан на разграбление, а в разоренной церкви сделали кладовую для царских войск. В тот же вечер секретарь царя Макаров написал в «Журнале» Его Величества: «11 июля был в униатской церкви в Полоцке и убил пять униатов, обозвавших наших генералов еретиками». Известие об этом, немедленно посланное из Полоцка в Рим, наделало много шуму в униатских церквях, инцидент обрастал все новыми ужасными и возмутительными подробностями. Царь якобы приказывал отрезать груди у женщин, которые были виноваты лишь в том, что присутствовали при резне и были не в силах скрыть своего волнения. В слухах была известная доля преувеличения.

Спустя пять лет, во время празднования победы под Полтавой, в Москве, царь подошел к солдату, который нес шведское знамя, и, искаженный яростью, ударил его плашмя своей шпагой, не заботясь о том, что стало с его жертвой. В 1721 году в Риге, увидев другого солдата, несущего фрагменты меди, упавшие с крыши церкви Святого Петра после удара молнии, он убил его, ударив своей дубиной. Ромодановский и Зотов пытались успокоить царя во время одного из приступов ярости, тогда Петр обнажил свою шпагу, сделал несколько взмахов лезвием и наполовину отрезал пальцы одному и ранил в голову другого. Некоторое время спустя, увидев среди бала, что Меншиков танцует со шпагой на боку, он дал ему такую сильную пощечину, что у фаворита пошла носом кровь.

Смерть и похороны Петра Первого

Особенно же поразил всех больной император, когда 6 января, в мороз, прошел во главе Преображенского полка маршем по берегу Невы, затем спустился на лед и стоял в течение всей церковной службы, пока святили Иордань, прорубь, вырубленную во льду Все это привело к тому, что Петр сильно простудился, слег в постель и с 17 января стал испытывать страшные мучения. Эта болезнь оказалась последней в его жизни.

О диагнозе смертельной болезни Петра существует несколько версий. Французский посол в России Кампредон сообщал в Париж: царь «призвал к себе одного итальянского доктора, приятеля моего (доктора Азарити - В. Б.), с которым пожелал посоветоваться наедине». Далее Кампредон писал, что, со слов Азарити, «задержание мочи является следствием застарелой венерической болезни, от которой в мочевом канале образовалось несколько небольших язв».

Лечившие Петра врачи-немцы братья Блюментросты были против хирургического вмешательства, а когда хирург-англичанин Горн операцию все же провел, то было уже поздно и у Петра вскоре начался «антонов огонь», как в то время на Руси называли гангрену. Последовали судороги, сменявшиеся бредом и глубокими обмороками. Последние десять суток если больной и приходил в сознание, то страшно кричал, ибо мучения его были ужасными.

В краткие минуты облегчения Петр готовился к смерти и за последнюю неделю трижды причащался. Он велел выпустить из тюрьмы всех должников и покрыть их долги из своих сумм, приказал выпустить всех заключенных, кроме убийц и государственных преступников, и просил служить молебны о нем во всех церквах, не исключая и иноверческих храмов.

Екатерина сидела у его постели, не покидая умирающего ни на минуту. Петр умер 28 января 1725 года в начале шестого утра. Екатерина сама закрыта ему рот и глаза и, сделав это, вышла из маленькой комнатки-кабинета, или «конторки», как ее называли, в соседний зал, где ее ждали, чтобы провозгласить преемницей Петра.

Петр I умер, не оставив завещания. Наследниками престола могли считаться: во-первых, сын казненного Алексея - Петр, во-вторых, дочери Петра I и Екатерины - Анна и Елизавета, в-третьих, - племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана Алексеевича - Анна, Екатерина и Прасковья. Анна занимала в это время герцогский трон в Курляндии, Екатерина была герцогиней в Мекленбурге, а Прасковья жила в Москве, не будучи замужем. В-четвертых, - венчанная императорской короной Екатерина Алексеевна.

Три недели Пётр лежал на постели и ежедневно всем людям был открыт доступ к покойному Императору. В итоге труп позеленел и сильно смердил. Тогда было решено его забальзамировать, переложить во гроб и выставить в зале до Пасхи. В тесную конторку, где умер Петр, с трудом протиснули огромный гроб размером в косую сажень (русская мера длины - косая сажень - равнялась 216 см), разворачивая и наклоняя его во все стороны. Сорок дней прощался с забальзамированным телом императора весь Петербург, сановники, духовенство и купцы из Москвы и ближних к новой столице городов.

А через три недели после смерти Петра, 22 февраля, умерла младшая из его дочерей - шестилетняя Наталья, и в Зимнем дворце стало еще одним гробом больше.

При подготовке церемонии похорон выяснилось, что гроб с телом императора не проходит в дверь, и тогда по приказу главного распорядителя похорон генерал-фельдцейх-мейстера, сенатора и кавалера, графа Якова Брюса в дверь превратили одно из окон, а к окну снизу возвели просторный помост, с обеих сторон которого шли широкие лестницы, задрапированные черным сукном. До Пасхи не дотянули, труп стремительно разлогался и на сороковой день было принято решение похоронить через два дня, а по России объявить годовой траур.

…В полдень 10 марта 1725 года три пушечных выстрела известили о начале похорон императора. Мимо выстроившихся вдоль берега Невы полков гроб Петра снесли по лестнице на набережную, и восьмерка лошадей, покрытых попонами из черного бархата, провезла гроб к причалам главной пристани, а оттуда на специально сооруженный на льду Невы деревянный помост, ведущий к Петропавловской крепости.

За гробом несли более тридцати знамен. И первыми из них были: желтый штандарт Российского флота, черное с золотым двуглавым орлом императорское знамя и белый флаг Петра с изображенной на нем эмблемой - стальным резцом скульптора, вырубающим из камня еще не завершенную статую.

А перед этой знаменной группой шли члены семьи покойного и два «первейших сенатора». Порядок, в каком следовали они за гробом, о многом говорил и сановникам, и иностранным дипломатам, ибо он, этот порядок, точно отражал расстановку сил и значение каждого из этих людей при дворе.

Первой шла теперь уже вдовствующая императрица Екатерина Алексеевна. С обеих сторон ее поддерживали фельдмаршал и Светлейший князь Меншиков и Великий канцлер, граф Головкин.

Следом за ними шли дочери Петра и Екатерины - семнадцатилетняя Анна и пятнадцатилетняя Елизавета, затем племянницы Петра - царевна Прасковья Ивановна и Мекленбургская герцогиня Екатерина Ивановна, а за ними - родственники по матери покойного - Нарышкины. Вместе с ними шел девятилетний внук покойного, сын казненного Алексея - Петр и жених Анны Петровны, Голштинский герцог Карл-Фридрих. По тому, что герцог был в этой процессии, следует полагать, что его считали членом царской семьи, хотя свадьбы пока еще не было.

…Не пройдет и десяти лет, как почти все эти люди умрут. Долгожителями окажутся лишь Великий канцлер Головкин и дочь Петра I - Елизавета…

Гроб Петра поставили в Петропавловском соборе, который тогда еще строили, и он стоял там непогребенным шесть лет. И только после этого гроб с телом покойного предали земле…

PS Кроме болезней почек он страдал астмой, эпилепсией и алкоголизмом.

", 2000 г.

Всем, должно быть, хорошо известна картина "Утро стрелецкой казни". Её репродукции на протяжении многих десятилетий входили в приложения учебников истории, воспроизводились в календарях и художественных альбомах. Образ Государя - реформатора, огнём и мечом насаждавшего цивилизацию в дикой необразованной стране, воспевался историками - масонами как до Октябрьского переворота 1917 г., так и после него. Подавление стрелецкого бунта в русле такой трактовки отечественной истории считалось апофеозом государственнических инстинктов молодого Царя, пролившего кровь отупелых клерикальных фанатиков во имя высших интересов страны.
Насколько оправдан такой взгляд на события той поры?

Славу победителей турок, которую по праву стяжала вся русская армия после второго Азовского похода, пожали лишь "потешные" полки молодого Государя, которые возвратились вместе с ним. Для их встречи в Москве даже были сооружены деревянные триумфальные ворота. Стрелецкие же полки, вынесшие на себе все тяготы военных будней, остались в разгромленном Азове в качестве гарнизона крепости; помимо караульной и дозорной службы они ещё выполняли многочисленные строительные работы при восстановлении городских укреплений.
Непосредственным поводом для возмущения стрельцов послужило известие о намерении перевести 4 полка в г. Великие Луки для прикрытия западной границы. Помимо невыплаты положенного денежного довольствия особенно возмутительным стрельцы сочли требование командования тащить на руках пушки, поскольку в полках нехватало тягловых лошадей. В марте 1698 г. группа из 175 человек, солдат тех самых 4 - х полков, покинула расположение гарнизона и направилась в Москву искать правду.
В столице их никто не ждал. Пётр Первый был в Англии, а в его отсутствие никто не хотел заниматься стрельцами. Стремясь хоть кого - то привлечь на свою сторону, стрельцы обратились за поддержкой к царевне Софье. Последняя им также помочь не смогла, но в дальнейшем сам факт такого обращения служил свидетельством существования некоего обширного заговора, направленного на свержение Петра Первого.
В конце - концов, под угрозой ссылки, стрельцов заставили вернуться к своим полкам.
Т. о. конфликт не был разрешён, а, скорее, лишь загнан до поры вглубь. Прорвался он через некоторое время, когда полки отказались подчиняться своим командирам, избрали вместо них по 4 человека от каждого полка и под их руководством отправились в столицу подавать прошение о государевой милости. Стрельцы были московскими, в Москве жили их семьи, и мятежники хотели всего лишь добиться соблюдения обычных норм службы: выплаты денежного довольствия, роспуска по домам после окончания войны и т. п. Они не были рекрутами и их требования отнюдь не выходили за пределы здравого смысла или традиций воинского быта.
Возмущение стрельцов произошло 6 июня 1698 г., а 18 июня их встретила у Новоиерусалимского монастыря армия под руководством А. С. Шеина и П. Гордона (2300 чел. в составе "потешных" полков и дворянское кавалерийское ополчение). Стрельцы не имели намерения воевать; того же воеводу Алексея Семеновича Шеина они воспринимали как "своего", поскольку он был участником обоих азовских походов и в последнем их них руководил сухопутной группировкой. При первых же выстрелах артиллерии "потешных" стрельцы рассеялись; кавалерия согнала разбегавшихся людей для суда над ними. Шеин и Ромодановский прямо в поле провели дознание и тут же повесили 57 стрельцов, кои были признаны виновными в возникшей смуте и призывах к неподчинению полковым командирам.
На этом, собственно, история стрелецкого бунта 1698 г. и оканчивается. То, что произошло дальше, имеет, скорее, отношение к психиатрии, нежели к истории военного дела или политического сыска в России, поскольку наглядно характеризует ту неадекватность мировосприятия, которую обнаруживал Петр Первый на всём протяжении своей жизни.
Царь вернулся из поездки по загранице в конце августа и поначалу, как будто бы, демонстрировал полное удовлетворение работой Шеина и Ромодановского по разгрому стрельцов. Во всяком случае никаких намерений устроить особое разбирательство он вроде бы не демонстрировал. Большой энтузиазм молодой Государь показал в деле обревания бород боярам; во всяком случае этому он посвятил подряд два вечера на "ассамблее" (то бишь попойке) у генераллиссимуса Шеина (последний, кстати, являлся первым генераллиссимусом русской армии). После того, как брить бороды Петру Первому надоело, он, к удивлению окружающих, увлёкся мыслью наказать стрельцов. Именно так описал в дневнике зарождение идеи нового расследования стрелецкого бунта Патрик Гордон, бывший свидетелем и непосредственным участником тех событий.
Свита думала, что пьяный Царь проспится и поутру обо всём забудет. Но этого не случилось. Поутру Пётр Первый отправился обозревать хозяйство Преображенского приказа, занимавшегося сыском по всей России, дабы составить представление о том, сможет ли это учреждение продемонстрировать нужную оперативность в предстоящей работе.
Увиденное Государя не удовлетворило: он приказал немедленно оборудовать дополнительные пыточные камеры. Всего их было построено 14. Это было больше, чем число сотрудников Приказа, наделённых правом заниматься расследованием самостоятельно (всего в подчинении Фёдора Юрьевича Ромодановского таких сотрудников было 10 человек: два дьяка и восемь подъячих). В Преображенском, по сути, впервые организовали следственный конвейр: пока в одной пыточной камере дьяк вёл допрос и составлял протокол, в другой в это время начинали пытку; дъяк переходил из камеры в камеру, нигде не задерживаясь.
Пётр Первый продемонстрировал серьёзность своих намерений, начав следствие с допроса ненавистной ему сестры Софьи. Царевна была подвергнута пытке - вздёрнута на дыбе и порота кнутом. Допрос был неофициален; протокол не составлялся, и то, что он вообще имел место, оспаривалось отечественными либеральными историками, склонными изображать Петра Первого государем мудрым и справедливым. Лишь дневник Патрика Гордона, опубликованный полтора столетия спустя, пролил свет на эти события. Жестокосердность "великого" Монарха по отношению к своим родственникам предвосхитила расправу Петра над собственным сыном двумя десятилетиями позже. Покажется удивительным, но Царевна Софья стойко перенесла допрос с пристрастием, ни единым словом не показав против стрельцов. Она даже не признала факт встречи с ними, хотя последнее, кстати, вполне достоверно. Царь был крайне раздражён упорством сестры, нисколько ей не поверил и велел заточить Софью в монастырь. Аналогичному заточению подверглась и другая сестра Монарха - Царевна Марфа - вся вина которой сводилась к тому, единственно, что она была глубоко верующей женщиной и во всём разделяла взгляды Софьи. Сестёр разлучили: Софья осталась в Москве, а Марфа была увезена во Владимир.
В сентбре начались повальные аресты московских стрельцов. Охота на них получила громкое название: "великий сыск". Величие его можно признать лишь в отношении размаха арестов, но отнюдь не сложности расследования. Расквартированные в столице стрельцы жили открыто и не думали ни от кого прятаться; в результате облав, проведённых в стрелецких слободах, в течение недели были арестованы почти 4 тыс. человек. Все они попали "на конвейр" в Преображенский приказ.
Пытки стрельцов начинались зачастую ещё до появления в пыточной следователя и секретаря, которым надлежало вести допрос и протокол. Обвиняемым (если можно применить в настоящем случае это понятие) предлагали дать отчёт в "собственных винах" ; поскольку никто себя ни в чём виноватым не чувствовал, вздёрнутого на дыбе секли или прикладывали раскалённые щипцы к телу. Допрос проводился быстро и энергично и обычно не занимал более четверти часа. Изощрённые пытки, которыми подвергались некогда участники восстания Степана Разина (проливание на темя ледяной воды и т. п.) в настоящем случае не применялись именно потому, что требовали много времени.
После нескольких энергичных рывков на дыбе и 10 - 15 ударов кнутом допрашиваемый получал довольно серьёзные травмы (разрыв сухожилий, болевой шок, для людей старшего возраста - инфаркт или инсульт) и допрос на этом прекращался ввиду физической невозможности его продолжения. Большинство стрельцов к окончанию допроса уже сознавались как в собственных намерениях свергнуть Царя Петра Алексеевича, так и в ненависти к иноземцам. Этого было вполне достаточно для осуждения подозреваемого.
Люди оговаривали себя, руководствуясь - как это не покажется странным - здравым смыслом: ввиду бессмысленности доказываеть что - либо палачу и дабы не усугублять собственных страданий. Впрочем, история "великого" сыска знает примеры совершенно удивительной стойкости обвиняемых, когда их, уже тяжело изувеченных, приходилось водить на пытку по пять - шесть и даже семь раз (!), но примеры эти доказывают лишь исключительную физическую выносливость отдельных людей и их невиновность; для кровожадного Монарха стойкость эта служила лишь еще одним раздражающим фактором, который надлежало устранить.
В конечном своём виде официальная версия стрелецкого бунта выглядела так: мятежники предполагали свергнуть Петра Первого и возвести на престол Царевну Софью, после чего предать огню немецкую слободу и уничтожить всех иностранцев в Москве; заговорщики поддерживали связь друг с другом через некую Офимку Кондратьеву, приживалку Царевны Софьи, вдову трёх стрельцов. По тому, какую роль играли в нём женщины, его впору назвать не стрелецким бунтом, а бабьим. Никаких данных, по-настоящему уличающих Царевен Софью и Марфу в сговоре со стрельцами, получено не было (их, видимо, вовсе не существовало), однако, это нисколько не облегчило участь стрельцов.
Первую массовую казнь истерзанных пытками людей Пётр Великий осуществил 30 сентября 1698 г. Колонна из 200 человек была выведена из Преображенского приказа и отконвоирована на Лобное место в Москве. При прохождении осуждённых под окнами государева дворца (также расположенного в селе Преображенском) Пётр Первый выскочил на улицу и приказал рубить головы стрельцам прямо на дороге. Пятерым из них отрубили головы тут же. Дикость и бессмысленность этой расправы над людьми, и без того обречёнными на смерть через час - другой, вообще не поддаётся рациональному объяснению; человек верующий назовёт эту одержимость беснованием , психиатр - психозом, но, вне зависимости от точки зрения, следует согласиться с тем, что в этот день Пётр Первый показал себя человеком, безусловно, страшным и неадекватным в своих реакциях.
После казни пятерых человек, наобум выхваченных из колонны, Пётр Первый разрешил продолжить движение и сам помчался вместе со свитой к Лобному месту. Там при огромном стечении народа Государь взялся лично рубить головы стрельцам. Свита его была обязана принять в этом участие; отказались лишь иностранцы, которые мотивировали своё нежелание боязнью снискать ненависть русского простонародья.
Казнь 30 сентября растянулась более чем на 2 часа, что вызвало неудовольствие Монарха, любившего во всём быстроту и впадавшего в депрессию от любого продолжительно напряжения.
Поэтому для ускорения казней впредь было решено использовать не плахи, а брёвна и укладывать на них осуждённых не по одному, а сколько достанет длины бревна.
На следующей массовой казни, последовавшей 11 октября 1698 г., именно так и поступили. На двух длинных корабельных соснах одновременно укладывали свои шеи до 50 человек; палачам приходилось вставать на тела казнимых. В три приёма были казнены 144 стрельца. Пьяному Монарху надоело махать самому топором и он велел выкликать желающих из толпы. Многие соглашались быть добровольными палачами. Казнь превратилась в грандиозное шоу; толпе бесплатно наливалась водка, "пей - не хочу" !
На следующий день - 12 октября 1698 г. - произошла ещё одна, самая массовая казнь: в этот день были отрублены головы 205 стрельцам.
Наконец, 13 октября новый акт дьявольской вакханалии. В этот день произошла казнь ещё 141 стрельца. Как и в предыдущие дни, из толпы выкликались добровольцы, которые за царский подарок да из собственного азарта соглашались стать палачами. Пётр Первый хотел разделить с народом свою отвественность за невиданное душегубство. На Красной площади рекой лилась водка, пьяные толпы шумно выражали своему Государю преданность и любовь.
Ещё неудовлетворённый казнью почти 800 человек, но уже пресыщенный механическим отрубанием голов, державный самодур решил придать этой процедуре поболее торжественности. Поскольку осенью 1698 г. выпал ранний снег, Петр Первый надумал вывозить казнимых к Лобному месту в чёрных санях, увитых чёрными лентами, в которых стрельцы должны были сидеть по двое с зажжёнными свечами в руках. Каурые лошади и возницы в чёрных тулупах по мысли высочайшего режиссёра нагоняли ещё больший ужас своим видом.
Три дня ушли на подготовку необходимого антуража и 17 октября 1698 г. череда казней продолжилась. В этот день были казнены 109 человек. На следующий день были казнены 65 стрельцов, а 19 октября - 106.
Пётр отправился в Воронеж и преследования стрельцов прекратились; все понимали абсурдность происходящего. Глава Преображенского приказа боярин Фёдор Юрьевич Ромодановский, почитающийся официальной исторической наукой за редкостного садиста и душегуба, в отсутствие Петра Первого (ноябрь - декабрь 1698 г.) не казнил ни одного стрельца, хотя и имел такое право. За это время он отправил в каторгу более 600 человек, но вот на плаху - ни одного. Объяснение тут может быть одно - Ромодановский прекрасно понимал бредовость официальной версии о стрелецком бунте и не хотел пятнать себя кровью людей, в чью виновность не верил.
Вернувшийся в январе 1699 г. из поездки в Воронеж Пётр Первый был крайне раздражён прекращением казней. Видимо, он полагал, что ещё недостаточно напугал подданных своей свирепостью.
В январе - феврале 1699 г. были казнены ещё 215 стрельцов. В отличие от казнённых осенью, этих людей повесили. На стене, окружавшей Новодевичий монастырь в Москве, установили виселицы, на которых и были повешены несчастные. В монастыре была заточена Царевна Софья; казнённые, по замыслу Самодержавного палача, своим видом д. б. устрашать её и насельников монатыря и предостерегать их от новых заговоров. Весь остаток зимы и март месяц (до наступления тепла) тела казнённых оставались на стенах.
Много заговоров было в России; многих заговорщиков в разное время казнили, но до такого кощунства, как нарочитое оскорбление православных святынь, кроме большевиков да татар никто не доходил. В этом молодой Государь - реформатор может быть доволен: он попал в один ряд с самыми злобными врагами исторической России - инородцами и иноверцами.
С сентября 1698 г. по февраль 1699 г. были казнены 1182 стрельца, почти каждый третий из привлечённых к расследованию. Более 600 человек были отправлены в Сибирь, еще 2000 человек - принудительно отправлены из столицы для службы в провинциальных стрелецких полках (окончательно как род войск таковые были уничтожены в 1705 г.).
Какова дальнейшая судьба нечаянных жертв "стрелецкого бунта" ? Сестры Царя - Софья и Марфа - так и не вышли из монастырей, в которых они содержались на тюремном положении. Софья (при пострижении приняла имя Сусанна) умерла в заточении в 1707 г. ; Марфа (при постриге - Маргарита) - в 1704 г.
Что стало с героями подавления "стрелецкого бунта" ? Генералиссимус Алексей Шеин пережил последнего из казнённых стрельцов ровно на год: он скончался 12 февраля 1700 г. в возрасте 37 лет. Его боевой соратник, доблестный шотландец, поменявший на своём веку трёх хозяев, Патрик Гордон, умер и того ранее - 29 ноября 1699 г. Об обстоятельствах мученической смерти Петра Первого хорошо известно. Много было ужасных преступлений на совести этого Монарха (на нашем сайте обязательно будет помещён очерк об обстоятельствах убийства Петром собственного сына), но расправа над стрельцами стоит особняком в этом мрачном списке.
Почему-то никого из этих людей не жалко: ни Шеина, ни Гордона, ни - тем более! - Петра. Жаль страну и народ, что обречены историческим жребием выносить тяжелейшие испытания, рождённые в головах правителей-самодуров.