Разное
Когда говорят о языке имеют в виду. Реферат: Язык - важнейшее средство человеческого общения. Школьный словарь иностранных слов

Когда говорят о языке имеют в виду. Реферат: Язык - важнейшее средство человеческого общения. Школьный словарь иностранных слов

От Гость >>

Напишите сжатое изложение!!!
Когда говорят о языке имеют ввиду прежде всего слова. Без знания большого количества слов нельзя знать язык, пользоваться им. Это особенно ясно видно при изучении иностранных языков. Если вы изучили языковой состав чужого языка и его грамматику, но у вас бедный словарный запас вы никогда не сможете понимать этот язык, читать и тем более говорить на нем. Однако именно знание большого количества слов и умение ими пользоваться определяет степень владения языком. Вот почему слово является важнейшим элементом языка. Знание большого количества слов и правильно их употребления важно и в родном языке. Неверно было бы думать что все люди для которых русский язык родной говорят одинаково. Запас слов у разных людей различен. В известной мере он характеризует степень культуры человека, учеными подсчитано что запас слов среднего человека говорящего по русски 3-4 тысячи слов, а запас слов большого писателя например Пушкина 21 тысяча слов. Чем же объясняется такая разница? Усвоение слов родного языка отчасти происходит чисто механически, человек с детства впитывает слова родного языка так как он с детства окружён людьми говорящими на этом языке. Однако на ряду с таким бессознательным усвоением родного языка, большую роль играет активное его усвоение, осознанный интерес к языку. Поэтому даже люди живущие в одинаковых условиях имеющие одинаковое образование говорят по разному. Язык одних однообразен, сер и не выразителен, язык других красочен и богат.

Ответ оставил Гость

Говоря о языке, прежде всего имеют в виду слова. Нельзя знать язык и пользоваться им без знания большого количества слов. Это выясняетсяпри изучении иностранного языка. Изучив языковой состав чужого языка, ноимея бедный словарный запас, вы не сможете понимать этот язык, читать иговорить на нём.
Именно знание большого количества слов, умениеими пользоваться позволяют судить о степени владения языком. Поэтомуслово и является важнейшим элементом языка. Знать большое количествослов и уметь их правильно употреблять важно и в родном языке. Но запасслов у людей разный. Он указывает, в первую очередь, на степень культурычеловека.
Подсчитано, что у обычного человека запас слов три -четыре тысячи, а у Пушкина, например, словарный запас около 21 тысячислов. Такая разница объясняется просто. Часть слов мы запоминаем чистомеханически, потому что окружающие нас люди говорят на этом языке.Другой путь - это активное усвоение языка, интерес к нему. Поэтому -толюди с одинаковым образованием говорят по-разному. У одних язык серый иневыразительный, а у других он красочен и богат.

Сегодня русский язык как развивающееся явление редко рассматривается. Все к нему привыкли, употребляют слова автоматически, порой даже не задумываясь. И это понятно, ведь мы являемся носителями русского языка. Однако, исходя из этого же, следует хотя бы иногда интересоваться его историей и спецификой. На протяжении столетий он претерпевал изменения, старые слова искоренялись, новые добавлялись, становился другим и алфавит. Русский язык как развивающееся явление представляет собой совершенно уникальное культурное наследие.

Связь с историей

Множество столетий отделяет нынешний русский язык от того, на котором общались наши далёкие предки. За это время изменилось многое. Одни слова стали совершенно забытыми, их сменили новые. Поменялась и грамматика, а старые выражения приобрели совершенно другое толкование. Интересно, если бы современный русский человек встретился с одним из наших далеких предков, получилось бы у них поговорить и понять друг друга? Определенно да, что быстротекущая жизнь изменилась вместе с языком. Многое в нем оказалось очень устойчивым. И речь предков можно было бы понять. Учёные-филологи провели интересный и кропотливый эксперимент - они сопоставили словарь Ожегова со “Словарём русского языка XI-XVII века”. В ходе работы выяснилось, что около трети средне- и высокочастотных слов идентичны друг другу.

Что повлияло на изменения

Язык как развивающееся явление существовал всегда, с того самого момента, как люди начали говорить. Изменения, происходящие в нём, являются неизбежным спутником истории языка, причем абсолютно любого. Но так как он является одним из самых богатых и разнообразных, то и за тем, как развивается русский язык, наблюдать интереснее. Надо сказать, что преимущественно условия функционирования языка были изменены из-за политических катаклизмов. Росло влияние средств массовой информации. Это также влияло на развитие русского языка, делало его более либеральным. Менялось к нему, соответственно, и отношение людей. К сожалению, в наше время мало кто придерживается литературных норм, всё больше распространяется Как следствие - периферийные элементы жанров стали центром всей Имеются в виду просторечье, сленг и жаргон.

Диалектизм

Стоит отметить, что язык - развивающееся явление во всех регионах нашей необъятной страны. И новые нормы лексикологии появляются как в общенародной речи, так и в отдельных регионах России. Имеются в виду диалектизмы. Существует даже так называемый “московско-петербургский словарь”. Несмотря на то что эти города довольно близко расположены друг к другу, их диалекты отличаются. Особый говор можно наблюдать в Архангельской и Вятской областях. Там существует огромное количество слов, которые обозначают на самом деле совершенно обыкновенные понятия. Но в результате, если употреблять эти выражения, то житель Москвы или Петербурга поймёт такого собеседника не лучше, чем если бы он говорил на народном белорусском языке.

Сленг и жаргон

Язык как развивающееся явление не мог избежать введения в него жаргонных выражений. Особенно актуально это для нашего времени. Как развивается язык сегодня? Не самым лучшим образом. Он регулярно пополняется выражениями, которые чаще всего употребляет молодежь. Ученые-филологи считают, что эти слова очень примитивные и не имеют глубокого смысла. Также они уверяют, что век подобных фраз весьма короткий, и долго они не проживут, так как не несут какой-либо смысловой нагрузки, не являются интересными для интеллигентных и образованных людей. Таким словам не удастся вытеснить литературные выражения. Однако в реальности можно наблюдать совершенно противоположное. Но в целом это уже вопрос, касающийся уровня культуры и образованности.

Фонетика и алфавит

Исторические изменения не могут затрагивать какой-либо один аспект языка - они влияют целиком и полностью на всё, начиная с фонетики и заканчивая спецификой построения предложения. Современный алфавит произошел от кириллицы. Названия букв, их начертания - всё это отличалось от того, что мы имеем сейчас. Конечно, ведь в далекие времена использовался алфавит. Первую его реформу провёл Петр Первый, который исключил некоторые буквы, а другие стали более округлыми и упрощенными. Изменилась и фонетика, то есть звуки стали произноситься по-другому. Мало кто знает, что в те времена озвучивался! Его произношение было близко к “О”. Кстати, о твёрдом знаке можно сказать то же самое. Только его произносили, как “Э”. Но потом эти звуки исчезли.

Словарный состав

Русский язык как развивающееся явление претерпел изменения не только в плане фонетики и произношения. Постепенно в него вводились новые слова, чаще всего заимствованные. Например, в последние годы в наш обиход прочно вошли следующие изречения: файл, дискета, шоу, кино и многие другие. Дело в том, что меняется не только язык, изменения происходят и в жизни. Образуются новые явления, которым надо давать названия. Соответственно, появляются и слова. Кстати, старые выражения, давно канувшие в Лету, в последнее время возрождаются. Все уже забыли про такое обращение, как “господа”, называя своих собеседников “друзьями”, “коллегами” и т. д. Но в последнее время это слово вновь вошло в русскую разговорную речь.

Многие выражения уходят из своей среды обитания (то есть из профессиональных языков определенного профиля) и вводятся в повседневную жизнь. Все знают, что компьютерщики, врачи, инженеры, журналисты, повара, строители и многие другие специалисты той или иной сферы деятельности общаются на “своих” языках. И некоторые их выражения порой начинают употреблять повсеместно. Следует также отметить, что русский язык обогащается ещё и из-за словообразования. В качестве примера можно привести существительное “компьютер”. При помощи приставок и суффиксов образуется сразу несколько слов: компьютеризация, компьютерщик, компьютерный и т. д.

Новая эпоха русского языка

Как бы то ни было, всё, что ни делается, - к лучшему. В данном случае это выражение также подходит. За счёт свободы форм выражения стала проявляться тенденция к так называемому словотворчеству. Хотя нельзя сказать, что оно всегда получалось удачным. Конечно, ослабела официальность, которая была присуща публичному общению. Но, с другой стороны, лексическая система русского языка стала очень активной, открытой и “живой”. Общаясь простым языком, людям проще понимать друг друга. Все явления внесли определенный вклад в лексикологию. Язык, как развивающееся явление, продолжает существовать и по сей день. Но сегодня это яркое и оригинальное культурное наследие нашего народа.

Повышенный интерес

Хочется отметить, что русский язык - развивающееся явление, которое интересует сегодня многих людей. Ученые всего мира занимаются его изучением и познаванием специфики, которая ему свойственна. Общество развивается, наука также идёт вперед семимильными шагами, Россия обменивается с другими странами научными разработками, производится культурный и экономический взаимообмен. Всё это и многое другое вызывает потребность овладеть русским языком у граждан других стран. В 87 государствах его изучению уделяют особое внимание. Порядка 1640 университетов преподают его своим студентам, несколько десятков миллионов иностранцев горят желанием овладеть русским языком. Это не может не радовать. И если наш русский язык как развивающееся явление и культурное наследие вызывает такой интерес у иностранцев, то и мы, его носители, должны на достойном уровне им владеть.

Вопрос о знаковом характере языка имеет очень давнюю историю и встречается уже у ученых глубокой древности, задававшихся вопросом о сущности языка. Так, у Аристотеля мы обнаруживаем следующее высказывание: «Языковые выражения суть знаки для душевных впечатлений, а письмо - знак первых. Так же как письмо не одинаково у всех, так не одинаков и язык. Но впечатления души, с которыми в своих истоках соотносятся эти знаки, для всех одинаковы; также и вещи, впечатление от которых представляет их отображение, тоже для всех одинаковы» (Peri hermeneias). Изложенный с такой лапидарностью тезис Аристотеля лежал в основе теорий XVI-XVIII вв., устанавливающих для всех языков единое логическое содержание при различных формах его обозначения.
Понятие знаковости достаточно широко используется и в работах лингвистов, закладывавших основы сравнительно-исторического языкознания. Однако как употребление самого термина «знак» (или «символ»), так и его понимание очень широко варьируется у разных языковедов. Например, В. Гумбольдт, характеризуя слова как знаки предметов в соответствии с общими положениями своей философии языка, указывает: «Люди понимают друг друга не потому, что они усвоили знаки предметов, и не потому, что под знаками договорено понимать точно одни и те же понятия, а потому, что они (знаки) представляют собой одни и те же звенья в цепи чувственных восприятии людей и во внутреннем механизме оформлеlt;12gt;ния понятий; при их назывании затрагиваются те же самые струны духовного инструмента, в результате чего в каждом человеке возникают соответствующие, но не одни и те же понятия».
Но уже А. А. Потебня, который в ряде существенных теоретических положений сближается с В. Гумбольдтом, в понимании языкового знака предлагает свою точку зрения, во многом связанную с установлением в лингвистике психологического истолкования категорий языка и оказавшую в дальнейшем большое влияние на понимание этой проблемы в русской лингвистической литературе. А. А. Потебня прежде всего отмечает, что «в слове (тоже) совершается акт познания. Оно значит нечто, т. е., кроме значения, должно иметь и знак». Затем он поясняет: «Звук в слове не есть знак, а лишь оболочка, или форма знака; это, так сказать, знак знака, так что в слове не два элемента, как можно заключить из вышеприведенного определения слова как единства звука и значения, а три». В дальнейшем изложении А. А. Потебня вносит новые уточнения в свое понимание языкового знака. Знак, пишет он, «есть общее между двумя сравниваемыми сложными мысленными единицами, или основание сравнения, tertium comparationis в слове». И далее: «Знак в слове есть необходимая замена соответствующего образа или понятия; он есть представитель того или другого в текущих делах мысли, а потому называется представлением».
Школа Ф. Ф. Фортунатова при определении характера языкового знака больший упор делает на внешнюю языковую форму языка, сохраняя, однако, представление в качестве важного элемента в образовании языковой единицы. Сам Ф. Ф. Фортунатов говорит об этом следующее: «Язык, как мы знаем, существует главным образом в процессе мышления и в нашей речи, как в выражении мысли, а кроме того, наша речь заключает в себе также и выражение чувствований. Язык представляет поэтомуlt;13gt; совокупность знаков главным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а кроме того, в языке существуют также и знаки для выражения чувствований. Рассматривая природу значений в языке, я остановлюсь сперва на знаках языка в процессе мышления, а ведь ясно, что слова для нашего мышления являются известными знаками, так как, представляя себе в процессе мысли те или другие слова, следовательно, те или другие отдельные звуки речи или звуковые комплексы, являющиеся в данном языке словами, мы думаем при этом не о данных звуках речи, но о другом, при помощи представлений звуков речи, как представлений знаков для мысли».
Пожалуй, более сжато и четко излагает мысли своего учителя В. К. Поржезинский, определяя язык следующим образом: «Языком в наиболее общем значении этого термина мы называем совокупность таких знаков наших мыслей и чувств, которые доступны внешнему восприятию и которые мы можем обнаруживать, воспроизводить по нашей воле». Но собственно знаком и в данном случае является не сама звуковая сторона слова, а представление о ней: «...представление звуковой стороны слова является для нас символом, знаком нашего мышления, вместо представления того предмета или явления нашего опыта, которое остается в данный момент невоспроизведенным».
У представителя казанской школы русского языкознания В. А. Богородицкого наблюдается стремление подойти к рассмотрению природы языкового знака несколько с иной стороны. Отмечая, что «язык есть средство обмена мыслей», что вместе с тем он «является и орудием мысли», а также «показателем успехов классифицирующей деятельности ума», В. А. Богородицкий пишет: «При этом обмене слова нашей речи являются символами или знаками для выражения понятий и мыслей». Ниже он уточняет: «Таким образом, слова,lt;14gt; будучи знаками или символами предметов и явлений, как бы замещают эти последние, причем называемый предмет или явление может быть во время речи налицо, а может и отсутствовать, воспроизводясь воспоминанием или воображением».
Как явствует из приведенных высказываний, природа слов получала двоякое истолкование и могла пониматься как явление двойственного или даже тройственного характера. Последняя точка зрения преобладала, подчеркивая сложность отношений, существующих между звуковой стороной слова и его значением. Но независимо от того, является ли «обозначаемое» реальным предметом или же психическим представлением о нем, отношение его с «обозначающим» (т. е. знаком) не меняется.
Не вдаваясь, однако, в подробный разбор приведенных суждений о языковом знаке, следует отметить в них общность направления, по которому идет разработка данной проблемы. При всех различиях подхода к ней можно усмотреть общее стремление осмыслить природу языкового знака в контексте взаимоотношений языка с психической деятельностью человека, причем в этом взаимоотношении язык выступает как самостоятельное и независимое явление. Тем самым внимание исследователя сосредоточивается на изучении языкового знака как категории собственно лингвистической, на установлении его языковой специфики. Однако сам термин «знак» во всех случаях не получает более или менее твердого и специального лингвистического определения, обозначая психическую категорию (представление) и являясь заместителем предметов и явлений или даже отождествляясь, как у В. Гумбольдта, с формой языка.
Совершенно по-иному стал рассматриваться этот вопрос со времени выхода в свет книги Ф. де Соссюра «Курс общей лингвистики». Пожалуй, наиболее существенным в учении Ф. де Соссюра о знаковом характере языка явился тот тезис, в соответствии с которым язык как система знаков ставился в один ряд с любой другой системой знаков, «играющей ту или иную роль в жизни общества»; поэтому изучение языка на равных основаниях и тождественными методами мыслится в составеlt;15gt; так называемой семиологии - единой науки о знаках. «Язык, - пишет в этой связи Ф. де Соссюр, - есть система знаков, выражающих идеи, а следовательно, его можно сравнить с письмом, с азбукой для глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д. и т.п. Можно, таким образом, мыслить себе науку, изучающую жизнь знаков внутри жизни общества... мы назвали бы ее «семиология». С этой общей установкой Ф. де Соссюра связаны и другие стороны его учения: замкнутость системы языковых знаков в себе, фактический отрыв синхронического аспекта языка от диахронического, статичность системы языка и многое другое. Но все же основным положением концепции Ф. де Соссюра в отношении рассматриваемой проблемы, получившим, кстати говоря, наибольшее развитие в теориях знаковости или «символичности» языка многих зарубежных лингвистов, является указанный тезис, в соответствии с которым язык лишается всяких специфических особенностей и, следовательно, способности функционировать и развиваться по свойственным только одному ему внутренним законам. Качественные характеристики отдельных структурных компонентов языка при такой постановке вопроса также неизбежно нивелируются.
Основное направление последующих многочисленных работ, посвященных проблеме языкового знака и в большей или меньшей степени примыкающих к идеям Ф. де Соссюра, сосредоточивается в первую очередь на стремлении выявить в языке черты, которые сближали бы его с другими видами знаковых систем. В этих работах и выкристаллизовывалось понимание термина «языковой знак» в том смысле, который обусловливается положением языка в семиологии (или, как иногда также говорят, семиотике), в результате чего проблема характера языкового знака фактически оказалась исключенной из научного рассмотрения лингвистов и превратилась в проблему знаковой природы языка.
Языковой знак отныне уже не собственно языковое явление, находящееся в своеобразных и сложных отношениях с психическими и логическими категориями, ноlt;16gt; условная материальная форма обозначения некоторого внутреннего содержания, ничем по существу не отличающаяся от обычного ярлыка. Вследствие этого подверглись резкому изменению и методологические установки, лежавшие в основе изучения языка: если ранее понятие «языкового знака» было одной из частных проблем науки о языке, то теперь это уже определенная лингвистическая концепция, которая обусловливает понимание природы и сущности языка в целом. Большинство работ соссюровской ориентации (если не говорить о философском осмыслении проблемы знака, например, в трехтомном труде Е. Cassirer «Philosophie der symbolischen Formen») варьируют те темы, которые впервые прозвучали в «Курсе общей лингвистики». Таковы, например, статьи Е. Lerch «Von Wesen des sprachlichen Zeichens» («Acta linguistica», 1, 1939), W. Brцcker und J. Lohman «Vom Wesen des sprachlichen Zeichens» («Lexis», 1, 1948) и др., авторы которых стремятся выявить общие черты в естественных и условных знаках. Но вместе с тем мы встречаемся и с попытками развить или видоизменить учение Ф. де Соссюра о знаковом характере языка и даже подойти к нему критически. Наиболее интересными работами подобного рода являются статьи Э. Бенвениста и Ш. Балли. Их краткое содержание можно передать словами В. Пизани из его обзора работ по общему языкознанию и индоевропеистике за последние 15 лет.
«Э. Бенвенист доказывает, что знак отнюдь не имеет произвольного характера (arbitraire), как полагал женевский исследователь. Точнее говоря, он произволен по отношению к внешнему миру, но неизбежно обусловлен в языке, так как для говорящего понятие и звуковая форма нераздельно связаны в его интеллектуальной деятельности, функционируют в единстве. Понятие образуется на основе звуковой формы, а звуковая форма не воспринимается интеллектом, если она не соответствует какому-либо понятию. Изменения в языке возникают вlt;17gt; результате перемещения знака по отношению к внешнему объекту, но не в результате перемещения обоих элементов знака по отношению друг к другу. Значения знаков в синхронии, постоянно нарушаемой и восстанавливаемой системы, соотносимы друг с другом, так как они противопоставляются друг другу и определяются на основе своих различий.
Ш. Балли, отталкиваясь от установленного де Соссюром различия между произвольным (например, arbre) и обусловленным (например, dix-neuf, poir-ier) знаками, различает обусловленность внешней формой (восклицание, ономатопейя, звуковой символизм, экспрессивное ударение) и обусловленность внутренними отношениями (ассоциативные группы значений) и приходит к выводу о необходимости установления следующего идеального принципа: сущность полностью обусловленного знака состоит в том, что он покоится на определенной внутренне необходимой ассоциации, а сущность полностью произвольного знака - в том, что он связывается со всеми другими знаками на основе внешних факультативных ассоциаций. Между этими двумя крайними полюсами протекает жизнь знака».
У некоторых языковедов можно отметить стремление провести разграничение между знаком и символом, когда в последнем устанавливается наличие известной связи между обозначаемым и обозначающим, или же выделить различные типы знаков. Например, Сэндман выделяет симптомы, или естественные знаки, сущность которых основывается на естественном соединении двух явлений (побледнение лица «означает» определенные чувства) и искусственные, или универсальные, знаки. В пределах этой последней группы в свою очередь выделяются: 1) дифференцирующие знаки, или диакритики, характеризующиеся полной независимостью формы знака от его «значения» (одна форма дифференцирующего знака в такой же степени пригодна, как и другая; например, памятный узел на носовом платке или любая друlt;18gt;гая отметина), и 2) символы, в которых между формой и значением наличествует известный параллелизм или аналогия (например, крест на котором был распят Христос, в христианской религии). По Сэндману, указанные типы знаков представляют разные ступени развития языковых знаков, и, в частности, лексические единицы современных развитых языков являются якобы комбинацией диакритиков с символами.
Подобные разграничения ничего нового не вносят в теорию знакового характера языка, так как сохраняют основной тезис Ф. де Соссюра и по-прежнему помещают язык в одном ряду с различными знаками и сигналами, лишая его всяких специфических качеств. Мало что изменяется и от того, что язык ставится в ряд то с одним, то с другим видом знаков, поскольку он при этом продолжает рассматриваться в целом только как одна из разновидностей знаковых систем.
Ради полноты, может быть, следовало бы упомянуть также и о Л. Ельмслеве (в частности, о его работе Omkring Sprogteoriens Grundlжggelse» Kшbenhavn, 1943), в лингвистической концепции которого понятие знаковости языка занимает видное место. Но именно потому, что знаковый характер языка является отправным моментом в его рассуждениях, представляется нецелесообразным останавливаться на его лингвистической системе, не разобрав предварительно основного вопроса о действительной сущности языка.
В советском языкознании проблема знакового характера языка в течение значительного времени (пожалуй,lt;19gt; со времени выхода в свет трех выпусков «Эстетических фрагментов» Г. Шпета, 1922-23) была своеобразным табу, которое только недавно было нарушено работами Е. М. Галкиной-Федорук (см. ее статью «Знаковость в языке с точки зрения марксистского языкознания» в журнале «Иностранные языки в школе», 1952, № 2), А. И. Смирницкого (см. его работы «Объективность существования языка». Изд-во МГУ, 1954; «Сравнительно-исторический метод и определение языкового родства». Изд-во МГУ, 1955) и др. Е. М. Галкина-Федорук подходит к разрешению данной проблемы по преимуществу в плане философском. А. И. Смирницкого интересует прежде всего лингвистический аспект данной проблемы, и его положение о сочетании в языке произвольных и обусловленных (мотивированных) элементов в той общей форме, которую предлагает сам автор, заслуживает всяческого внимания.
Прежде чем приступить к решению вопроса о знаковом характере языка, надо возможно точнее определить и установить природу и сущность явлений, о которых идет речь.
Сначала, естественно, надо определить, что такое знак. Видимо, это понятие может истолковываться в разных аспектах (в том числе и в философском); нас здесь интересует только лингвистическое его определение. Оно также не является единообразным. Иногда знаком называют лишь внешнее и доступное чувственному восприятию обнаружение или указание какого-либо понятийного содержания. Но такое истолкование знака невозможно принять, так как без соотнесения с содержанием или, как иногда говорят, с внутренней его стороной знак не есть знак - он ничего не означает. Поэтому правильнее вместе с Соссюром толковать знак как комбинацию внутренней и внешней сторон или как целое, составными элементами которого являются означающее и означаемое. Вместе с тем при лингвистическом расlt;20gt;крытии этих частных понятий (означающее и означаемое) представляется необходимым внести существенные коррективы в объяснение их Соссюром. Он говорит о том, что «языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ», он пытается лишить знак всех качеств материальности (довольно безуспешно, так как сам же говорит о чувственности акустического образа) и называет его «двухсторонней психической сущностью». В дальнейшем развитии языкознания и был сделан этот необходимый корректив. Когда говорят о знаковой природе языка, ныне обычно имеют в виду характер взаимоотношений звуковой оболочки слова с его смысловым содержанием или значением. Следовательно, вопрос о знаковом характере языка самым тесным образом переплетается с вопросом о сущности лексического значения. Совершенно очевидно, что принципиально и неизбежно по-разному должен решаться вопрос о знаковой природе языка в зависимости от того, определяется ли лексическое значение слова как специфическая в своих особенностях часть языковой структуры, т. е. как чисто лингвистическое явление, или же оно выносится за пределы собственно лингвистических явлений. В этом последнем случае говорят о том, что слово служит для обозначения понятий или предметов, которые, следовательно, и составляют значение слова.
Далее важно знать основные и характерные черты знака, определяющие его сущность. Только после установления совокупности этих особенностей и соотнесения их с фактами языка можно говорить о том, в какой степени языку свойствен знаковый характер. Представляется целесообразным именно с этого и начать. B качестве основной особенности знака обычно называют полную произвольность его связи с обозначаемым содержанием. В плане собственно языковом отмечается отсутствие внутренней мотивированности между звуковой оболочкой слова и его лексическим содержанием. Произвольность (немотивированность) знака, может быть, и является основной, но отнюдь не единственной его особенностью, и учитывать только одну этуlt;21gt; особенность - значит решать данный вопрос в заведомо суженной перспективе. Знак как таковой характеризуется также и другими весьма существенными чертами, которые нельзя оставлять без внимания.
К ним относятся:
1. Непродуктивность знака. Знак не может служить основой для развития обозначаемого им содержания или даже способствовать тем или иным образом подобному развитию. Так, например, ракета, которой дается сигнал к военной операции, или различного рода дорожные знаки никак не могут способствовать изменению того содержания, которое условно связывается с ними и которое произвольно можно заменить другим.
Непродуктивность знака имеет и другую сторону. Знаки не способны на «творческие» комбинации. Соединение знаков есть механическое соединение «готовых», фиксированных «значений», не могущих своей комбинацией служить выявлению и развитию потенциальных значений компонентов. Так, соединение ряда тех же дорожных знаков не оказывает никакого влияния на смысловое содержание каждого из них в отдельности. В таком соединении знаков нередко безразличен и порядок их следования, лишь бы в своей совокупности они сигнализировали о сумме определенных «значений». К комбинации знаков вполне уместно применить арифметическое правило: от перестановки мест слагаемых сумма не меняется.
2. Отсутствие смысловых отношений. Эта черта знака примыкает к предыдущей, но характеризует его несколько с иной стороны.
Знаки могут употребляться не только изолированно, но и образовывать целые «системы». Однако подобные системы знаков могут значительно различаться по своей природе, и неправомерно рассматривать их в одном плане. Так, следует резко разграничивать, с одной стороны, такие системы, как знаки Морзе или морская сигнализация флажками, и, с другой - систему цветовых дорожных сигналов. В первом случае мы фактически имеем дело с «изображением» иными способами установленного буквенного алфавита определенных языков. Они являются в такой же степени системами знаков, какlt;22gt; обычные письменные алфавиты: через их посредство только фиксируется и воспроизводится речь, нормам и закономерностям которой они полностью подчинены. Именно поэтому, например, при сигнализации морскими флажками можно в такой же степени проявить свою безграмотность, как и в обычном письме.
Иное дело системы, подобные дорожным знакам, которые и имеют в виду языковеды, трактующие об отношениях знаков.
Иост Трир, например, утверждает, что красный цвет дорожной сигнализации воспринимается нами как определенный сигнал только в силу наличия наряду с ним других цветовых сигналов. Подобного рода отношения знаков Трир переносит на смысловые отношения слов и стремится доказать, что лексическое значение каждого данного слова существует постольку, поскольку им обладают другие слова этой же смысловой сферы («Смысловые поля»). В данном случае логические противопоставления, существующие независимо от знаков, трактуются как противопоставления, а следовательно, и смысловые отношения самих знаков. В действительности же собственнно смысловых отношений у знаков не может быть, что явствует как из изложения предыдущего раздела (непродуктивность знака), так и из абсолютной заменимости знака в подобного рода системах знаков. Трехчленная система цветовых дорожных знаков (красный - зеленый - желтый), принятая в Советском Союзе, определяется четкой воспринимаемостью этих цветов, но если какой-нибудь из данных цветов будет заменен другим (например, желтый синим), то никакого изменения в «значении» других знаков не произойдет. Подобная абсолютная заменимость знака достаточно наглядно показывает отсутствие у знаков внутренних смысловых отношений.
3. Автономность знака и значения. Знак в силу своей абсолютной условной (немотивированной) связи с обозначаемым содержанием может обладать независимой от этого содержания ценностью, вести, так сказать, независимое существование. Так, сам по себе цвет, широко применяющийся в разнообразных сигнальных системах, имеет и самостоятельную (например, эстетическую) ценность. Часто при этом сама знаковая функция является вторичной. Звуковые сигналы или условные слова (пароли) могут обладать определеннойlt;23gt; ценностью или значимостью и помимо своего знакового использования.
Но более важной особенностью знака является автономность существования его «значения». Оно может формироваться и существовать совершенно независимо от самого знака и затем находить любое условное выражение, т. е. абсолютно произвольно связываться с любым знаком, к которому обычно применяется единственное требование - возможно более четкая воспринимаемость. Так, например, «значения» дорожных знаков, несомненно, устанавливаются и определяются до того, как они условно связываются с определенными цветами, которые их «выражают»; эти «значения» могут быть легко разъединены с принятым ныне цветовым способом их выражения и связаны с любыми другими знаками,
4. Однозначность знака. Знак не допускает никаких добавочных истолкований его смыслового содержания, это абсолютно противоречит его природе. Его прямое и единственное «значение» не подлежит изменению в зависимости от конкретной ситуации его функционирования, он не знает влияния контекста. Так, вне зависимости от того, в каких условиях машинист паровоза, ведущий поезд, видит на пути красный цвет, он может его понять только в одном и единственном смысле. Влияние «контекста» на знак можно, правда, видеть в том, что красный цвет машинист истолковывает определенным образом только на железнодорожных путях. В этом случае за пределами железнодорожного транспорта знак перестает для машиниста быть знаком, он теряет свою знаковую функцию.
Отмечая разбираемую особенность знака, Ф. Кайнц совершенно справедливо пишет: «Морские коды, военные сигналы, дорожные знаки - застывшие, схематические и непродуктивные системы. Их знаки не способны к видоизменению и комбинированию. Они должны применяться как таковые; они не терпят никаких творческих новшеств, чтобы примениться к ситуации, не учтенной при установлении сигналов».
Конечно, с одним и тем же знаком можно условно соединить два «значения», но в этом случае мы будемlt;24gt; иметь не один полисемантичный, а два разных знака, так как никакой внутренней общностью два разных «значения», связанных с единой формой своего обнаружения, не могут обладать. Так, выстрел, с помощью которого открывается спортивное состязание или подается сигнал к штурму укреплений противника, есть не один полисемантичный знак, а два разных знака. Это, так сказать, знаки-омонимы.
5. Отсутствие эмоционально-экспрессивных элементов. Знак как таковой абсолютно «бесстрастен», он лишен всяких экспрессивных и эмоциональных элементов, которые, если бы они обнаруживались в нем, лишь мешали бы выполнению знаком его прямой функции. По своей целенаправленности знаки полностью поглощены задачей обозначения только некоторого понятийного содержания. Разумеется, они могут обозначать эмоции, но только как понятия о них. Они даже способны вызывать эмоции (так, объявление победы с помощью того или иного знака в спортивном соревновании не может не вызвать чувства радости или печали у соревнующихся команд). Однако совершенно очевидно, что во всех подобных случаях эмоциональные элементы связаны не с самим знаком. Лучшим доказательством того, что это действительно так, является абсолютная невозможность построения какой-либо стилистики знаков.
Можно было бы, очевидно, привести еще и иные характеристики знака, но и перечисленных достаточно, чтобы рассмотреть вопрос о знаковости языка в более широкой, чем это обычно делается, перспективе. С этой целью следует установить, в какой мере применимы к языку и, в частности, к его основной единице - слову все перечисленные характеристики знака. При этом заранее следует принять во внимание следующее обстоятельство: все перечисленные существенные черты знака бесспорно присутствуют у любого из них. Отсюда следует сделать логический вывод, что о знаковом характере языка с полной определенностью можно говорить только в том случае, если все названные признаки знака можно будет обнаружить также и в словах. Что касается возможности дифференцированного подхода к отдельным элементам языка с точки зрения их знаковости, то об этом будет специально сказано ниже.lt;25gt;
Начнем рассмотрение приложимости характеристик знака к словам в обратном порядке.
1. Эмоционально-экспрессивные элементы. Если отсутствие этих элементов является одной из самых характерных черт знака, то она находится в резком противоречии с теми качествами, которые характеризуют слово. Оно всегда находится в одном из стилистических слоев языка и поэтому неизменно несет определенную эмоциональную или экспрессивную нагрузку. На этом качестве слов построено образование стилистических синонимов, позволяющих в разном эмоционально-экспрессивном аспекте представить примерно равное понятийное содержание. Ср. лик - лицо - физиономия - рожа - морда - рыло. Именно эти эмоционально-экспрессивные качества слов, обращающихся непосредственно к чувству людей, делают возможным создание художественных произведений. Практика машинного перевода стремится отслоить эмоционально-экспрессивные элементы как «избыточные» от предметно-понятийного содержания слов. Если применительно к изолированным словам (за сравнительно небольшим исключением) это оказывается возможным в силу того, что эмоционально-экспрессивные элементы только связаны со словами, но не входят непосредственно в лексическое значение слова (см. главу 6-ю книги В. А. Звегинцева «Семасиология». Изд-во МГУ, 1957), то в отношении сложных образований литературно-художественных произведений это оказывается невыполнимой задачей. Так, едва ли поддается «смысловому» переводу или даже просто пересказу, например, такой стих А. Блока:
Нежный друг с голубым туманом,
Убаюкан качелью снов,
Сиротливо приникший к ранам
Легкоперстный запах цветов.
2. Однозначность знака. Полисемия слов - чрезвычайно распространенное явление и может рассматриваться как одна из главных особенностей смысловой стороны слов. Вместе с тем отличительной чертой полисемантичного слова является смысловая связь между отдельными элементами его часто весьма сложной смысловой структуры. Само существование подобной связи обеспечивает единство слова. Таким образом,lt;26gt; полисемантичность большинства слов находится в противоречии с однозначностью знака.
3. Автономность знака и значения. Этой особенности знака косвенно касается в своей статье Е. М. Галкина-Федорук. Она пишет: «...звуковая сторона слова может пониматься как знак, закрепленный за предметом, вещью, действием, т. е. содержанием слова... Каждое слово, т. е. звуковой комплекс, есть знак, закрепленный за вещью и общественно утвержденный за ней». В подтверждение своего суждения Е. М. Галкина-Федорук ссылается на К. Маркса, который писал: «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой». Опираясь, по-видимому, на это высказывание К. Маркса, в той же статье Е. М. Галкина-Федорук замечает: «Ведь слово рыба совершенно условно связано с известного рода видом живых существ, обитающих в воде, звуковой комплекс - только знак, а не зеркальное отражение, не образ, не слепок, как это присуще понятию о предмете. По-немецки рыба звучит Fisch, по-французски - poisson. Русское слово стол по-немецки звучит Tisch, по-французски - table, по-итальянски - mensa, по-английски - table».
Прежде всего следует отметить, что «утверждение» обществом связи значения с определенным звуковым комплексом отнюдь не является особенностью слова. Такое «утверждение» можно обнаружить и у знака. Например, государственный герб является признанным всем обществом знаком (символом) того или иного государства, но это обстоятельство не превращает его из знака в элемент языка.
Далее - и это основное - приведенные цитаты могут дать основание предположить, что Е. М. Галкина-Федорук признает за значением слова и его звуковой оболочкой («звуковым комплексом») известную автономность, поскольку звуковой комплекс рыба «совершенно условно связан с известного рода видом живых существ» (подобно этикетке на банке рыбных консервов). Однако подобное понимание роли звуковой оболочки слова непраlt;27gt;вильно. Звуковая оболочка слова неотделима от своего смыслового содержания и, помимо выражения этого содержания, никаких других функций не имеет, т. е. автономностью не обладает. Как не существует «чистого» лексического значения вне определенной звуковой оболочки, так в языке не существует и «звукового комплекса» без определенного значения. Отсутствие у звуковой оболочки слова автономности отнюдь не опровергается и приведенной ссылкой на К. Маркса. Название какой-либо вещи, конечно, не имеет ничего общего с природой обозначаемой вещи (трудно себе даже представить, каким образом звуковой комплекс может быть зеркальным отражением, образом или слепком вещи), но звуковой облик этого названия функционирует в системе данного языка только в совершенно определенном виде и, кроме того, как это ни парадоксально на первый взгляд, частично обусловлен лексическим значением слова, которое никак нельзя отождествлять с обозначаемой словом вещью.
Звуковая оболочка слова конструируется не из произвольных звуков, а из звуков определенного языка, образующих его фонологическую систему и поэтому находящихся в определенных взаимоотношениях как между собой, так и с другими структурными элементами языка. Они наделены твердо фиксированным функциональным значением, в силу чего нельзя, например, немецкое t и русское т или немецкое а и русское а, если они даже артикулируются совершенно тождественным образом, рассматривать как одни и те же речевые звуки. Поскольку они принадлежат к разным фонологическим системам, их следует рассматривать как разные речевые звуки. Эта особенность звуков речи, нередко истолковываемая как смыслоразличительная их функция, не может не оказывать на формирование в каждом конкретном языке слов определенного звукового облика. Кроме того, следует учесть, что звуковая оболочка слова не является для нас монолитным и гомогенным образованием. Мы выделяем в ней звуковые комплексы, которые определяются нами как отдельные компоненты слова (корень, основа, окончание и др.) и которые, по меньшей мере в части своей (префикс, суффикс, флексия), имеют строго обусловленный звуковой облик. А это с новой стороны определяет зависимость междуlt;28gt; звуковой оболочкой слова и его лексическим значением, так как в зависимости от характера этого значения (т. е. отнесенности к числу именных или глагольных разрядов слов определенного значения) слово может получать в качестве флексий, префиксов или суффиксов (во флективных и агглютинативных языках) строго обусловленные звуковые комплексы.
Ср. такие примеры, как: мот-овств-о, мот-овств-ом, мот-овств-у и мот-а-ть, мот-ану-ть и т. д.; шут-овств-о, шут-овств-ом, шут-овств-у и шут-и-ть, шуч-у и т. д.; или води-тельств-о, строи-тельств-о, вмеша-тельств-о. Соответственно в узбекском языке: китоб-лар-ингиз-да - «в ваших книгах», дафтар-лар-ингиз-да» - «в ваших тетрадях» и т. п.
Из изложенного отнюдь не явствует, что мотивированность звуковых элементов слова вскрывается только в производных словах, а в корневых она полностью отсутствует. Не следует забывать, что слова, корневые с точки зрения структуры современного языка, могут быть исторически сложными образованиями (таковы, например, нем. Stern, Horn, Hirsch). С другой стороны, теория детерминативов, хотя и неясная еще во многих существенных деталях, вносит важные коррективы в еще не устоявшееся понимание структуры корня и позволяет еще дальше углубить мотивированность звуковых элементов слова. Наконец, нет оснований пренебрегать и теорией Ш. Балли о внешней и внутренней обусловленности элементов языка (см. выше). Если допустить вполне естественную возможность перехода из внешней обусловленности во внутреннюю, то вопрос об автономности звуковой оболочки слова вообще может отпасть.
Что касается автономности существования значения слова, то, как известно, именно эта автономность составляла основу теорий универсальной или философской грамматики, достаточно основательно разобранных в языкознании. Нелишне вспомнить, что еще Б. Дельбрюк писал по этому поводу: «Мне кажется, что в результате проведенных до сих пор исследований установлено основное положение, согласно которому понятия медленным и трудным путем развиваются вместе со звучанием слов и с их помощью, а не образуются у человека независимо от языка и затем лишь облекаются в словесные обоlt;29gt;лочки». Дальнейшие исследования в этой области как лингвистов, так и в особенности психологов не только не поколебали, но даже укрепили это положение.
Таким образом, и данная характеристика знака оказывается неприменимой к словам.
4. Системные отношения. Слово ведет в языке не изолированное существование, как это имеет место у знака, а связано многочисленными нитями с другими словами, и часто именно этими смысловыми взаимоотношениями обусловливается изменение его значения. В подтверждение этого положения можно привести достаточно распространенное и отмеченное еще М. М. Покровским явление, когда парные слова, связанные, например, антонимическими отношениями, ориентируют свое смысловое развитие друг на друга. Так, когда слово крепкий получает переносное значение и начинает применяться для характеристики качества определенных продуктов (крепкий чай, крепкое вино, крепкий табак и пр.), то и его антоним слабый также приобретает соответствующее значение (слабый чай, слабое вино, слабый табак и пр.). Системная обусловленность значения слова проявляется и в том, что наличие большего или меньшего количества слов в так называемых лексико-семантических группах или системах оказывает прямое влияние на значение отдельных членов этой группы. Для иллюстрации этого положения можно воспользоваться примером И. Трира, не делая при этом тех далеко идущих выводов, которые делает он.
Если сопоставить трехбалльную номенклатуру оценок (плохо - удовлетворительно - хорошо; такая система оценок существовала в наших вузах в 30-х годах) с четырехбалльной (плохо - удовлетворительно - хорошо - отлично), то значение оценки «удовлетворительно» оказывается в них явно неравнозначным. Как уже указывалось выше, И. Трир на основе подобных фактов утверждает, что каждое слово в отдельности обладает значением постольку, поскольку обладают значениемlt;30gt; другие слова. Такой крайний вывод совершенно не оправдан, так как лишает слово всякой смысловой самостоятельности, но вместе с тем само по себе наличие смысловых отношений у слов, как показывают и приведенные примеры, является бесспорным фактом. Следует при этом заметить, что подобными отношениями охвачено большинство слов каждого языка, образуя в своей совокупности его лексическую систему в целом.
Как было отмечено выше, подобных смысловых отношений подлинный знак лишен. Таким образом, и данным своим качеством основная единица языка - слово не согласуется с природой знака.
5. Непродуктивность знака. Жизнь слова находится в самом резком противоречии с этой характеристикой знака. Значение слова не имеет той мертвой статичности, которая свойственна «значению» знака; в истории слов одно из первых мест принадлежит именно изменениям их смысловой стороны, изменениям их лексического значения. Важно при этом отметить, что эти изменения осуществляются не в «чистых» значениях, автономно существующих, и независимых от своего звукового выражения; подобного рода «чистых» значений не существует, и, следовательно, развитие значения не может протекать независимо. Лексическое значение есть обязательный компонент слова, представляющего неразрывное единство «внутренней» (значение) и «внешней» (звуковая оболочка) сторон. В разделе об автономности знака и приложимости этой характеристики знака к языку вопрос о взаимоувязанности этих сторон слова получил свое освещение в несколько ином аспекте, но также в положительном смысле. Наблюдения над жизнью слова дают все основания для вывода о том, что звуковая оболочка слова, независимо от которой значение не может существовать, играет существенную роль в смысловом развитии слова, служа основой этого развития и тем самым, характеризуясь качествами продуктивности. Это положение отчетливее всего проступает при сопоставлении разноязычных слов с тождественной «направленностью на действительность». Ясно, что если бы речь шла только о «чистых» и самопроизвольно развивающихся значениях, под которыми обычно разумеют логические понятия или же «вещи», то история смыслового развития слова исчерпывалась бы историей становlt;31gt;ления данного логического понятия или же историей соответствующей вещи. Однако ознакомление с семасиологическим развитием слов показывает, что его отнюдь нельзя отождествить ни с историей становления понятия, ни с историей обозначаемой словом вещи. Разноязычные слова с тождественной «направленностью на действительность» в силу уже того обстоятельства, что они обозначают одни и те же предметы, должны были бы быть также абсолютно однозначными. Однако, как правило, мы и в данном случае наблюдаем иную картину. Так, например, по своим лексическим значениям русское стол отнюдь не однозначно с английским table. По-английски нельзя употребить слово table в смысле отдела в учреждении: личный стол (по-английски personnel office), адресный стол (по-английски address bureau), стол заказов (по-английски preliminary - orders department) и т. д. Для значения «питания» в английском также предпочтительно употребляется не table, а слово board или cookery (стол и квартира - board and logging, домашний стол - plain cooking, диетический стол - invalid cookery). С другой стороны, английское table употребляется в значениях, которых не знает русское слово стол: 1) каменная, металлическая или деревянная пластинка с надписями, а отсюда и сами надписи (the table of law); 2) таблица (table of contents of a book; tables of weights and measures; mathematical tables и т. д.).
Происходит все это потому, что лексические значения слов, являясь только компонентами последних, нераздельными их частями, шли в каждом языке своими особыми путями развития, которые в немалой степени обусловливались их звуковой оболочкой.
Но слову свойственна продуктивность и иного порядка, которая возникает при сочетании слов. Сочетание слов выявляет смысловые потенции слова и тем самым способствует развитию его лексического значения. В сочетаниях типа крыша дома, холодная вода, человек идет мы не чувствуем продуктивной силы словосочетаний, так как слова в них выступают в своих четко и твердо фиксированных значениях. Но если мы обратимся к таким сочетаниям, как крыша из ветвей («густые ветви деревьев возвышались над нами зеленой крышей»), холодная брезгливость («он с холодной брезглиlt;32gt;востью смотрел на сидящего перед ним пегого старика»), техника идет («техника ныне идет в деревню»), то продуктивный характер подобных словосочетаний, представляющих значения слов в необычных аспектах и тем самым сообщающих им творческую новизну, предстает с полной очевидностью.
Следовательно, и этим своим качеством слова резко отличаются от подлинных знаков.
До сих пор мы рассматривали вопрос о знаковом характере языка с точки зрения характерных особенностей знака, не получивших пока еще должного освещения и привлеченных в настоящей работе дополнительно. Теперь обратимся к той особенности слов, которая служит основным и обычно единственным аргументом в пользу сближения единиц языка - слов со знаками. Речь идет о произвольности, или немотивированности, связи в слове значения со звуковой оболочкой.
В предыдущем изложении этот вопрос уже косвенно затрагивался. Рассмотрение прочих черт знака и их приложимости к слову дает уже достаточно материала для обоснованного вывода о действительной природе связи значения со звуковой оболочкой слова. Однако в целях возможно более исчерпывающего разрешения всех вопросов, связанных с проблемой знакового характера языка, обратимся к более близкому ознакомлению и с данной стороной разбираемой проблемы.
Прежде всего еще раз необходимо подчеркнуть тот неоспоримый факт, что звуковая сторона слова не может быть соотнесена с природой предметов или явлений, которые данное слово способно обозначать. По сути говоря, в данном случае речь идет о несопоставимых категориях. В слове нет и не может быть такой связи между его звуковым обликом и значением, какую видел в нем, например, Августин Блаженный или даже еще Я. Гримм, доказывавший, что «каждый звук обладает естественным содержанием, которое обусловливается производящим его органом и проявляется в речи». Есlt;33gt;ли рассматривать слово в этом аспекте, то между его звуковой стороной и смысловым содержанием действительно нет ничего общего, и связь этих двух сторон слова можно в этом смысле (и только в этом смысле) назвать условной. Но если этот вопрос рассматривать с лингвистической точки зрения, то тогда, во-первых, неизбежно придется провести разграничение между лексическим значением слова и обозначаемыми им предметами и, во-вторых, признать обусловленность связи лексического значения слова и его звукового облика. Однако эти явления (лексическое значение слова и обозначаемые им предметы), лежащие в разных плоскостях, постоянно смешиваются, точно так же как положение о связи разных сторон слова (смысловой и звуковой) нередко получает неправильное истолкование в результате упрощенного понимания сущности лексического значения слова.
«В каждом конкретном языке, - пишет, например, Б. А. Серебренников, - звуковой комплекс только закрепляется за тем или иным предметом или явлением. Но закрепление не есть отражение свойств и качеств предмета и явления». Исходя из этих предпосылок, действительно, можно говорить о знаковом характере языка. Больше того, они неизбежно приводят к такому выводу, так как отождествляют лексическое значение слова с обозначаемыми им предметами и явлениями и тем самым выводят лексическое значение за пределы собственно лингвистических явлений, а слово превращают в простой ярлык для предметов и явлений. Подобный способ разрешения вопроса о связи значения слова с его звуковой оболочкой стоит на уровне споров древнегреческих философов о том, получают ли предметы свои имена по «природе» или по «установлению».
Не подлежит никакому сомнению, что лексическое значение слова формируется и развивается в непосредственной зависимости от предметов и явлений, которые обозначаются словами, но это отнюдь не единственный фактор, обусловливающий становление лексического значения слова, и сам по себе он еще не дает никакихlt;34gt; оснований для отождествления этого значения с обозначаемым предметом. Грамматические категории, выражающие отношения, также образуются под влиянием тех явлений, которые вскрывает наше сознание в объективной действительности; они отражают реальные отношения этой действительности, но применительно к ним никто не говорит о знаковости, точно так же как никто и не отождествляет грамматические значения с физическими отношениями. В этом смысле лексические значения не отличаются от грамматических значений, они в равной степени являются собственно лингвистическими фактами, хотя и находятся в связи с миром объективной действительности. В связи с вопросом о сущности лексического значения нельзя не вспомнить замечания А. Гардинера: «...предмет, обозначаемый словом пирожное, съедобен, но этого нельзя сказать о значении данного слова».
О связи звуковой оболочки слова с его лексическим значением, понимаемым как чисто лингвистическое явление, достаточно подробно уже говорилось выше. Очень убедительно писал об этом А. И. Смирницкий, отмечавший, что «именно через это звучание (а не через его «образ») коллектив направляет процесс образования значений языковых единиц в сознании каждого индивида, передает индивиду свой опыт, опыт множества предшествующих поколений данного общества».
Все, что известно нам о языках на всех доступных историческому исследованию этапах их развития, показывает, что в их системах все оказывается обусловленным. Эта всеобщая обусловленность элементов языка является прямым следствием наличия у них определенной значимости того или иного характера. Такое положение мы вскрываем на известных нам самых древних ступенях развития языка, и оно свидетельствуется всеобщей и многовековой историей человеческих языков, в которых всякое новое образование всегда строго обусловливается закономерными отношениями, существующими между элементами языка в каждой конкретной его систеlt;35gt;ме. Выводить же методологические основы изучения реальных, засвидетельствованных письменными памятниками языков (или реконструированных на их основе отдельных элементов языка) из предполагаемых доисторических состояний языка, постигаемых только умозрительным путем и неизбежно гадательных, подлинная наука о языке не может. Языкознание не спекулятивная, а эмпирическая наука, и поэтому свои методологические принципы она должна строить исходя не из умозрительных построений относительно исходной стадии формирования языка, а доступных исследованию фактов.
Сам же Соссюр пишет: «Во всякую эпоху, как бы мы ни углублялись далеко в прошлое, язык всегда выступает как наследие предшествующей эпохи. Акт, в силу которого в определенный момент имена были присвоены вещам, в силу которого был заключен договор между понятиями и акустическими образами, - такой акт, хотя и вообразимый, никогда констатирован не был. Мысль, что так могло произойти, подсказывается нам лишь нашим очень острым чувством произвольности знака.
Фактически всякое общество знает и всегда знало язык только как продукт, который унаследован от предшествовавших поколений и должен быть принят таким, как он есть». Это рассуждение заключается выводом: «Вот почему вопрос о происхождении языка не так важен, как думают». Не является ли более правомерным из этих предпосылок другой вывод? Раз язык всегда выступает перед нами как наследие предшествующих эпох, а в каждый данный период своего существования язык «как он есть» всегда представляется системой строго мотивированных элементов и, следовательно, изучение языка не может не строиться на этой мотивированности, то какое же практическое значение может иметь тезис с произвольности языкового знака? Ведь эта произвольность может быть обнаружена только в момент становления языка, который - и с этим нельзя не соглаlt;36gt;ситься - «не так важен, как это думают», и именно потому, что процесс возникновения языка едва ли следует представлять с такой неоправданной схематичностью, какую подсказывает нам наше «чувство произвольности знака».
В связи со сказанным, естественно, возникает вопрос о том, как же следует отнестись к изначальной немотивированности связи звукового облика слова с его значением как к одному из основных принципов сравнительно-исторического метода. Ведь несомненным фактом является использование разных звуковых комплексов для обозначения одних и тех же предметов в различных языках, что обычно и истолковывается как неопровержимое доказательство в пользу произвольности языкового знака. И именно на основе этой произвольности (немотивированности) строится, по-видимому, методика установления языкового родства и выделения языковых семейств. «Если бы мысли, выражаемые в языке, - пишет по этому поводу А. Мейе, - были по своей природе более или менее тесно связаны со звуками, которые их обозначают, т. е. если бы лингвистический знак самой своей сущностью, независимо от традиции, вызывал так или иначе определенное понятие, то единственным нужным языковеду типом сравнения был бы общий тип и какая бы то ни было история языков была невозможна. Однако в действительности языковой знак произволен: он имеет значение только в силу традиции... Абсолютно произвольный характер речевого знака обусловливает применение сравнительного метода...».
Но в данном случае мы имеем дело фактически с совершенно различными явлениями, которые связаны друг с другом искусственным образом. Установление генетических отношений может обходиться и без того, чтобы находить опору в теории произвольности языкового знака. Более того, как это хорошо известно из истории языкознания, все основные рабочие принципы и приемы сравнительно-исторического метода от Ф. Боппа до поздних младограмматиков (Г. Хирта и др.) успешно устанавливались и применялись помимо всякой связи с положениями теории произвольности языкового знака, иlt;37gt; у А. Мейе она появилась под прямым влиянием его учителя - Ф. де Соссюра, не прибавив при этом ничего нового в области практики сравнительно-исторического метода.
Тезис о произвольности языкового знака может получить применение в изучении языков сравнительно-историческим методом только в одном направлении - для доказательства того, что языки, обладающие определенным общим лексическим фондом, относятся к одному семейству. Но практика применения сравнительно-исторического метода показывает, что в действительности генетические связи языков устанавливаются не только на основе того, что в сравниваемых языках обнаруживается ряд звуковых совпадений в словах с тождественным значением. Ни несколько десятков таких совпадений, ни даже значительное совпадение в лексике сравниваемых языков в целом недостаточно, чтобы можно было установить факт их генетической связи. В тюркских, иранских и арабском языках, например, много лексических совпадений, но это не дает никаких оснований для признания арабского языка генетически близким с иранскими или тюркскими языками.
В действительности при установлении генетических связей между языками учитывается совокупность всех структурных показателей сравниваемых языков, и только эта совокупность, в которой совпадающая лексика является в лучшем случае лишь одним из ингредиентов в системе доказательств, дает возможность определить родственные связи языков. При определении генетических связей, пишет, например, В. Порциг в своей книге, подводящей итог работ в области определения взаимоотношений индоевропейских языков, «исходить из обнаруженных совпадений в известных языках надо. Но эти совпадения требуют истолкования. Для установления близких связей между языками они имеют доказательную силу только тогда, когда они представляют общие инновации. Необходимо, следовательно, доказать, что они являются общими и что они являются инновациями. Общими мы можем назвать идентичные явления в различных языках только тогда, когда они покоятся не на предпосылках, свойственных отдельным языкам... Когда доказано, что совпадение есть общее явление, необходимо доказать, что речь идет об инноваlt;38gt;ции. Надо отделить его, следовательно, от более старого состояния. В отдельных случаях требуется решить, какое из двух данных состояний языка является более старым. Это часто определяется внутренними причинами. Если, например, удается найти причину изменения, то тем самым устанавливается и временная последовательность». Такова методика определения генетических связей между языками. В более общей форме она суммируется А. И. Смирницким следующим образом: «Выделение языковых единиц, исконно общих родственным языкам, и обнаружение в этих единицах черт принадлежности к одной системе являются основными моментами в научном определении самого родства данных языков».
Кстати говоря, и сам А. Мейе, когда переходит от теоретических предпосылок к описанию приемов определения языкового родства, заявляет, пожалуй, даже с излишней категоричностью: «Чтобы установить принадлежность данного языка к числу индоевропейских, необходимо и достаточно, во-первых, обнаружить в нем некоторое количество особенностей, свойственных индоевропейскому, таких особенностей, которые были бы необъяснимы, если бы данный язык не был формой индоевропейского языка, и, во-вторых, объяснить, каким образом в основном, если не в деталях, строй рассматриваемого языка соотносится с тем строем, который был у индоевропейского языка. Доказательны совпадения отдельных грамматических форм; наоборот, совпадения в лексике почти вовсе не имеют доказательной силы».
Таким образом, оказывается, что лексика, в которой якобы только и обнаруживается произвольность языкового знака, не играет почти никакой роли в установлении родственных связей между языками, без чего, конечно, совершенно невозможно применение сравнительно-исторического метода.
Как показывают приведенные высказывания, теория произвольности языкового знака фактически не находитlt;39gt; сколько-нибудь существенного отражения в методике определения языкового родства. Мы констатируем генетические связи между языками лишь в том случае, если устанавливаем тождество структурных элементов языков, а эта констатация покоится на допущении возможности «автономного движения» языков и невозможности взаимопроникновения языковых структур; раз обнаруживается структурное тождество в системах двух или нескольких языков, - оно не могло возникнуть иначе, как на основе генетической близости, так как взаимопроникновение языков не может создать подобного тождества.
Из всего сказанного явствует, что и в сравнительно-историческом методе произвольность языкового знака, являющаяся основным принципом теории знакового характера языка, не составляет обязательной предпосылки его использования, как об этом в плане теоретическом пишет А. Мейе. Эта теория искусственно связана со сравнительно-историческим методом и не находит своего отражения в его рабочих приемах.
Подводя итог рассмотрению разных аспектов и характеристик знака в их применении к языку, следует сделать вывод о том, что вопрос о знаковой природе языка в той форме, в какой он ставится Ф. де Соссюром и его последователями, во всяком случае, не может быть решен категорическим образом. Язык обладает такими специфическими особенностями, которые отграничивают его от любой другой абсолютной системы знаков. Эти специфические особенности характеризуют его как общественное явление особого порядка, которое составляет предмет изучения особой науки - языкознания, а не универсальной семиотики. Однако, с другой стороны, это не означает, что язык вообще лишен элементов знаковости и не может (с сознательными ограничениями) рассматриваться в семиотическом аспекте. 1.

Артикли - хоть и базовая тема в английском, но вызывает трудности для изучающих язык. Сложности возникают из-за того, что в русском языке не существует артиклей, и нам не понятно, зачем вообще они нужны, и когда их ставить в предложении.

Именно из-за этого очень часто люди забывают об этом маленьком помощнике или путают, когда нужно ставить артикль, а когда нет. Сейчас мы поможем вам до конца разобраться с ними!

В этой статье вы узнаете:

Зачем нужен артикль в английском языке
2 вида артиклей
В каких случаях нужно использовать каждый из этих видов

Зачем нужен артикль в английском языке?

Артикль - это маленький ярлычок, который ставится перед некоторыми словам, чтобы нам было легче разобраться с ними. Мы не переводим артикли на русский язык. Однако именно артикль является указателем и помогает нам уловить информацию о слове. Каким образом? Чтобы ответить на это, давайте рассмотрим функции, которые он выполняет.

Артикль выполняет следующие функции:

Показывает, о каком предмете или существе идет речь. Например: стол, стул, шкаф, кошка, собака, ученик, учитель и т. д.
Показывает, что речь идет о чем-то конкретном или об общем понятии . Сравните два следующих предложения.

Общее: Я хочу машину.
Конкретное: Я хочу эту красную машину.

В английском языке есть два вида артиклей: определенный - the (когда мы говорим о чем-то конкретном) и неопределенный - a/an (когда речь идет об общем понятии). Давайте подробно рассмотрим каждый из них.

Использование неопределенного артикля a/an в английском языке

Произошел артикль a/an от слова one и означает «одна штука» , «некий, какой-то» .

Неопределенный артикль указывает на то, что речь не идет о каком-то конкретном предмете, а имеется ввиду общее понятие.

Например, если человек говорит:
Give me a book / Дай мне книгу.

По артиклю a мы можем понять, что человек имеет в виду не какую-то конкретную книгу. Ему подойдет любая книга.

Употребляем мы артикль a/an, когда говорим об одном предмете , причем речь идет только о тех предметах, которые мы можем посчитать . Например: ручка, чашка, хомяк, студент и т.д.

В чем разница между артиклями a и an?

Употребление артикля a или an зависит от того, с какого звука начинается слово, обозначающее предмет.

Артикль a в английском языке

Артикль a согласных звуков.

Согласный звук - звук, который состоит из голоса и шума. Когда мы произносим такой звук, то воздух встречает преграды во рту: язык, губы, зубы. Попробуйте сами произнести эти согласные звуки: [в], [м], [й].

Примеры: a c ar (машина), a p ear (груша), a t able (стол), a d og (собака).

Артикль an в английском языке

Артикль an мы ставим перед словами, которые начинаются с гласных звуков.

Гласный звук - звук, который можно тянуть; воздух при произношении не встречает преград; состоит из голоса. Убедитесь в этом сами, произнесите следующие гласные звуки: [а], [о], [у].

Примеры : an a pple (яблоко), an a rtist (артист), an e lephant (слон), an u mbrella (зонтик)

Обратите внимание речь идет о звуке, а не букве.

Буква - это то, что мы пишем.
Звук - это то, что мы произносим либо слышим.

Например: буква С (Си) дает 2 звука - [k] или [c]

Давайте рассмотрим следующие примеры:

A h ome /[х оум] — слово начинается с согласного звука.
An h our [?a??]/[а уэ] — слово начинается с гласного звука.

Почему перед словом hour стоит артикль an? Посмотрите на транскрипцию слова hour: она начинается с [a]. А это гласный звук!

К тому же, если мы будем произносить a hour - это будет просто неудобно. Попробуйте сами сказать неправильно - «э ауэ» . Поэтому, чтобы речь была гладкой, англичане придумали добавить n между ними. Произнесите теперь правильный вариант - «эн ауэ» . Чувствуете разницу?

Случаи использования неопределенного артикля a/an в английском языке

А теперь давайте рассмотрим, в каких ситуациях мы ставим перед словом артикль a/an. Как вы помните, неопределенный он потому, что мы говорим не о конкретной вещи, а о каком-то общем понятии.

Этот артикль используется, когда:

1. Вы говорите о ком-то или о чем-то, что не было упомянуто раньше, то есть ваш слушатель не знает об этом.

I have read an interesting book.
Я прочитала интересную книгу.
Объяснение: Собеседник не знает, о какой книге идет речь, он слышит о ней впервые

We have a problem.
У нас есть проблема.
Объяснение: Собеседник пока не знает, о какой проблеме идет речь, он слышит о ней первый раз

2. Вы имеете в виду общие вещи, а не конкретного человека или вещь
Например, когда вы говорите: «Мне нужна ручка», вы не имеете в виду определенную ручку, вам подойдет любая.

He has to buy a cake.
Ему надо купить торт.
Объяснение: Человеку не сказали купить какой-то конкретный торт, он может купить любой

She wanted to eat a sandwich.
Она хотела съесть сэндвич.
Объяснение: Она хотела съесть любой сэндвич, речь не шла о каком-то конкретном сэндвиче

3. Мы говорим о напитках в значении "порция".

May you bring me a tea?
Ты можешь принести мне чай?
Объяснение: Имеется ввиду порция - чашка чая

She ordered a wine.
Она заказала вино.
Объяснение: Человек говорит о порции - бокале вина

Использование определенного артикля the в английском языке

Артикль the произошел от слов this/that и означает "это", "этот", "эта" и т. д. В отличие от неопределенного, определенный артикль the может ставиться перед любыми предметами/людьми в любом количестве.

Определенный - значит, что мы говорим о чем-то конкретном, и наш собеседник понимает, о каком предмете идет речь.

Случаи использование определенного артикля the в английском языке

Мы ставим артикль the перед словами, когда:

1. Вы уже упоминали этот предмет или человека, и ваш собеседник знает, о чем идет речь.

I have read an interesting book. My friend gave me the book.
Я прочитала интересную книгу. Мой друг дал мне (эту) книгу.
Объяснение: Когда мы упоминаем книгу во втором предложении, собеседник уже знает, что речь идет о той самой книге, о которой говорилось в первом предложении

We have a problem. We must solve the problem.
У нас есть проблема. Мы должны решить (эту) проблему.
Объяснение: После первого предложения, собеседник понимает, что решать придется именно ту проблему, о которой шла речь в первом предложении

2. Вы говорите о конкретной вещи/человеке, когда вы показываете или указываете на предмет/человека.
Например, девушка в магазине держит в руках платье и говорит продавцу: «I want to buy the dress/Я хочу купить платье», то есть имеется в виду конкретное платье, а не любое другое.

The girl working here is my friend.
Девушка работающая здесь моя подруга.
Объяснение: Речь идет о конкретной девушке, а не о любой

I liked the salat that you cooked.
Мне понравился салат, который ты приготовила.
Объяснение: Человек говорит о конкретном салате. Оба собеседника понимают, о чем идет речь

3. Вы говорите о чем-то уникальном или о том, что знают все, потому что это часть нашей жизни.

The weather is hot.
Погода жаркая.
Объяснение: Всем понятно что такое погода, человек не может подумать о чем-то другом

The Moon moves around the Earth.
Луна вращается вокруг Земли.
Объяснение: Что такое Луна и Земля, знают все, это является частью нашей жизни

Итак, артикль дает нам представление о предмете, перед которым он стоит. Благодаря ему мы понимаем, о чем идет речь: о каком-то конкретном предмете или об общем понятии. А теперь давайте закрепим теоретические знания на практике.

Задание на закрепление

Переведите следующие предложения на английский язык:

1. Я посмотрела новый фильм. Фильм был очень страшным.
2. Я хочу купить платье.
3. Девушка в красном платье - моя подруга.
4. Я выпила кофе.
5. Яблоко лежит на столе. Принеси мне яблоко.

Свои ответы оставляйте в комментариях под статьей.

На нашей планете существует великое множество языков. Некоторые языки похожи так, что, зная один язык, можно практически без труда понять все или почти все из того, что сказано или написано на другом языке. Есть языки непохожие настолько, что на первый взгляд между ними нет ничего общего. Разнообразие человеческих языков - это их самое удивительное свойство.

В настоящее время лингвистическая ситуация на планете Земля такова: насчитывается от 3 до 6 тысяч различных языков. Причин такого значительного расхождения в подсчетах несколько. Во-первых, некоторые языки до сих пор практически не изучены и не подсчитаны. Во-вторых, до сих пор не существует четко сформулированных критериев разделения языка и диалекта, и часто трудно сказать, имеем ли мы дело с двумя разными языками или перед нами язык и один из его диалектов. Очевидное разнообразие существующих языков побудило лингвистов к сравнению языковых систем. Лингвистический компаративизм возник в результате поисков ответа на целый ряд вопросов: есть ли какие-то черты, присущие всем языкам? Чем определяется уникальность каждого языка? Какие структурные свойства возможны или невозможны в языке?

Если мы сравним два языка и обнаружим в них определенные сходства, мы можем попытаться объяснить это одной из четырех причин. Во-первых, сходства могут оказаться случайными совпадениями, хотя такие случаи достаточно редки. Во-вторых, сходство может объясняться генетическим родством языков, наличием общего языка-предка. В-третьих, носители двух языков могут контактировать друг с другом в течение долгого времени в силу своего соседства, и в результате языки соседей приобретают какие-то общие черты. Наконец, наличие сходств может объясняться языковыми универсалиями. Поскольку языковые сходства могут иметь различную природу, в лингвистике существует несколько разновидностей межъязыкового сопоставления.

При генетическом сопоставлении элементы одной языковой системы представляются как результат развития другой языковой системы. Генетическая классификация языков традиционно представляется в виде дерева, каждая точка которого указывает на общий язык-предок. Все языки, восходящие к этому языку-предку, образуют генетически родственную группу.

Значение генетической классификации в современной лингвистике настолько велико, что очень часто, когда говорят о классификации языков, имеют в виду именно генетическую классификацию. Однако это не единственно возможный способ классифицировать языки.

Генетическим исследованиям традиционно противопоставляют

Не генетические, т.е. такие, в ходе которых сопоставляются языки, не обязательно являющиеся родственными. Все попытки сравнения неродственных языков можно разделить на две группы: лингвогеографические, когда изучается материал географически смежных языков, и нелокализованные.

Лингвогеографическая классификация языков также называется ареальной. Этот способ классификации основывается на мнении, что в результате постоянных контактов носителей языки-соседи приобретают общие черты, которые отличают эти языки от языков других ареалов. Если мы сравним генеалогические и ареальные классификации, то обнаружим, что в их основе лежит различное отношение к фактору времени: черты сходства языков, возникшие вследствие контактов, имеют гораздо более позднее происхождение по сравнению с чертами сходства, обусловленными генетическим родством.

При нелокализованных сопоставительных исследованиях не налагаются никакие ограничения на характер изучаемого языкового материала. Лингвистическая типология - это раздел общего языкознания, который занимается сравнительным изучением структурных и функциональных свойств языков независимо от характера генетических и географических отношений между ними. Следовательно, типологическое сопоставление языков является негенетическим и нелокализованным. Смысл типологических классификаций состоит в том, чтобы на их основе делать обобщения относительно свойств не только конкретных языков, но и человеческого языка вообще.

Исходное предположение типологических исследований таково: структурные характеристики языков, их повторяемость не являются случайными или произвольными. Эти структурные характеристики могут быть описаны в терминах языковых универсалий. Значительно обобщая ситуацию, можно сказать, что типология преследует двоякую цель: определить языковые универсалии и установить диапазон варьирования между существующими языками.

Лингвистическая типология и сравнительно-историческое языкознание близки в своем интересе к сопоставлению языков, однако основное различие генетического и типологического сопоставления языков состоит в полной произвольности типологической классификации. В принципе возможно построить столько классификаций, сколько найдется критериев, которые исследователь сочтет пригодными для разделения языков на группы и классы.

Кроме того, в типологии понятие соответствия не является обязательно двуплановым и может ограничиваться только формой или только значением сопоставляемых языковых явлений. В рамках типологических исследований создаются различные классификации языков мира, и, поскольку в основание классификаций кладутся различные признаки, говорят о существовании различных типологий. Наиболее часто термином типология обозначают структурную классификацию языков. Предметом структурной типологии является внутренняя организация языковых систем. Другой вид типологической классификации языков - это функциональная типология. Предметом функциональной типологии является язык как коммуникативное средство, и здесь особый интерес для исследователей представляют сходства и различия языковых систем, связанные с особенностями их употребления.

Основной целью типологических исследований является создание классификаций языков по определенным типам. Под типом языка принято понимать либо тип как классификационную характеристику системы языка в целом, либо тип как способ выражения грамматических или других отношений в языке, как способ формальной организации единиц языка.

Посмотрим на примерах, что именно имеют в виду, когда разделяют две трактовки понятия «тип» в лингвистической типологии. Обратимся к двум уровням языковой системы - уровню структуры слова и уровню структуры предложения. В русском языке в большинстве случаев слово можно расчленить на корень, основу, словообразовательные морфемы и словоизменительные морфемы. При этом часто мы сталкиваемся с ситуацией, когда корень не существует в виде отдельного слова, и такая ситуация характерна для большинства самостоятельных частей речи. Если мы посмотрим, как обстоит дело в турецком языке, то увидим, что там корень всегда равен основе. Если далее мы обратимся к анализу словообразовательных морфем, то обнаружим, что в русском языке сочетание «корень + словообразовательная морфема» также зачастую не существует в виде самостоятельного слова - завершенность слова во многих случаях определяется наличием словоизменительной морфемы.

Таким образом, каждый язык обладает какими-то свойственными ему чертами, которые отличают его от других языков, причем набор этих признаков не является случайным. Можно говорить о том, что в каждом конкретном случае данный набор признаков составляет определенную устойчивую систему. Таким образом, устойчивая совокупность ведущих признаков языка, находящихся между собой в определенных отношениях, является типом языка. Наличие или отсутствие какого-нибудь одного признака определяет наличие или отсутствие другого признака или ряда признаков.

Иными словами, тип языка - это модель, одна из возможных идеальных схем устройства языковой системы. Обратимся к понятию тип в языке. Здесь мы должны обратить внимание на наличие в предыдущем определении словосочетания ведущие признаки языка. Если есть ведущие, т.е. доминирующие признаки, значит, в языке должны быть и такие признаки, которые не являются ведущими, но сохранились в языке исторически и существуют в виде устойчивой системы. Например, известно, что английский язык в его сегодняшнем состоянии отличается отсутствием согласования. Тем не менее, мы обнаруживаем отдельные случаи необходимости согласования, например, указательные местоимения должны быть согласованы в числе с теми существительными, к которым они относятся, например, this car - these cars. Оказывается, что в одной языковой системе может реализовываться несколько языковых типов организации структуры.

Типологические исследования обязательно проводятся на материале нескольких языков. Однако различия в грамматической организации не позволяют использовать только структурный критерий, ориентированный исключительно на языковую форму. Если мы ограничимся только структурным критерием, то упустим из виду все те грамматические явления, которые не укладываются в заранее разработанную схему. Поэтому в типологических исследованиях роль этого важного критерия, делающего типологические исследования в принципе возможными, играет семантический критерий. Анализируя проблему возможности типологического сопоставления, У. Крофт пишет, что семантический критерий необходимо понимать по возможности широко, включая в него прагматическую и дискурсивную составляющую, которые также влияют на отбор грамматических средств. Тогда алгоритм типологического сопоставления языковых явлений выглядит так:

2) в сопоставляемых языках обнаруживаются средства для выражения этих семантических отношений;

3) изучается соотношение между этими языковыми средствами и другими языковыми явлениями: в частности, нас будут интересовать структурные особенности языковых средств, которые выражают данное семантическое отношение, а также возможность передачи других значений с помощью выделенных нами языковых средств. Такой алгоритм исследования предполагает тесную взаимосвязь между формой языковых средств и теми функциями, которые они выполняют (Croft, 2003).

Во многих случаях основные грамматические категории в сопоставляемых языках выделяются легко, на основе интуиции исследователя. Часто сведения о способах выражения определенных семантических отношений черпаются из перевода, что также является семантическим методом исследования. Есть еще один способ выявления языковых сходств и различий - ввести в исследование язык-эталон.